Еж возмущенно всхрапнул:
— Кто?! Я?!
— Ты-ты, — подтвердил я, пытаясь устроиться поудобнее. — Второй день только и слышу, кто сколько съел и кто сколько весит. Тебе не кажется, что это становится навязчивым?
— Он всегда такой, — зевнул из третьего мешка Уж. — Расслабься, мелкий.
— Да я не напрягаюсь.
— Мар, ты что, замерз? — удивился северянин, когда я случайно задел его локтем. — Эй! Да у тебя руки ледяные!
— Они всегда такие. Спи.
— Смотри у меня! Не вздумай разболеться.
— Это не твоя забота, — буркнул я, поворачиваясь к северянину спиной и стараясь его больше не касаться. — Мамочки мне тут только не хватало…
Черт! Да от него жар идет, как от печки. До утра точно расплавлюсь. А он, наверное, замерзнет, хотя я специально подложил между нами плащ и предпринял все меры, чтобы случайно не вытянуть из него ни капли жизненной силы.
— Тал тебе в корму, Мар, — вдруг поежился Зюня. Ты действительно холодный.
— Это потому, что я упырь, понял? А теперь спи, иначе покусаю, и к утру ты станешь таким же.
— Что такое «упырь»?
— Нежить. Нечисть. Зло в чистом виде… поэтому оно холодное и кусачее. Особенно по ночам.
Где-то неподалеку раздался тихий смех.
— Слышь, Еж… это и про тебя тоже, — заметил кто-то из темноты. — Холодное, кусачее, Тал знает что… ну, ты и есть!
— Да чтоб вас Рам на ледяных равнинах света лишила! — с чувством отозвался невидимый Еж. — Кому еще не спится? Ворон, ты? Если не заткнешься, я тебя завтра в сугробе зарою. И еще кого-нибудь. За компанию.
Я тихо хмыкнул, представив, как тощий Еж будет пытаться скрутить более рослого и упитанного Ворона, да еще на виду у побратимов. Но больше встревать не стал. А народ, попрепиравшись и обменявшись привычными шуточками, вскоре угомонился.
Как ни странно, заснуть мне все-таки удалось. И даже почти до утра, хотя к рассвету с меня сошло его потов. Зюня был слишком теплым. Таким, каким, наверное, и должен быть настоящий мужик. Но мне от этого тепла не было никакого проку. Оно душило. Мешало дышать. Так что в конце концов я откинул клапан и, выбравшись из прогретого мешка, бухнулся носом прямо в наметенный за ночь сугроб.
Ох… какой же это был кайф!
Я засунул нос в снег и фыркнул, испытывая необъяснимое желание забраться туда целиком и валяться, кататься до упаду, чтобы потом вскочить и с шумом отряхнуться, разбрасывая во все стороны снежинки. С трудом потом вспомнил, что у меня сейчас две ноги, а не четыре. Но хватануть губами снег и с наслаждением его проглотить мне это не помешало. После чего все равно пришлось вставать, брести в сторону отхожего места, а заслышав по дороге долгий протяжный вой, замереть и настороженно прислушаться в надежде услышать знакомый голос.