– «Германыч», – веселился Макс. Все-таки умеет он создать… как это сказать? Комфортность в общении.
– Именно, – ответила Аня. – А если женщина, то «доттир».
– Ну, это ясно – дочь.
– Да. И его отец тоже был Торвальдссон.
– То есть Торвальдом звали деда этого самого скульптора, так?
– Ну да, выходит, так. В общем, его отец сделал это фамилией, и так, чтобы это звучало по-датски: Торвальдсен. А сам Бертель Торвальдсен родился уже в Копенгагене. Учился там, но после учебы уехал в Рим. И прожил там сорок лет!
– Оба-на! Так он уже скорее итальянец. И что им всем так дался этот Рим? И вообще Италия? Медом там, что ли, намазано?
– О, любимое выражение Максика! – произнесла Аня не без едкости. – Медом нигде не намазано. Просто Италия, особенно Рим, – это античная классика, основа европейской культуры. Плюс Возрождение. Увидеть все это своими глазами и прочувствовать считалось обязательным для художника или скульптора. Поэтому все, у кого была такая возможность, путешествовали по Италии. А многие и жили там подолгу, в том числе и русские.
– Это-то понятно. Климат там получше, чем в Вологодской губернии.
Аня вздохнула: «Ну что с ним сделаешь? Непременно все превратит в хохму с эдаким легким налетом цинизма. А может, он так защищается от агрессии? Я ведь на него малость наехала».
– Ну и климат тоже, – сказала она примирительно. – Что тут такого? Но не это главное. Торвальдсен, между прочим, считал день своего приезда в Рим своим настоящим днем рождения.
– Вот даже как. И что он ваял?
– Статуи, Макс. Статуи. Что еще может делать скульптор?
– Да? Очень интересно! – Макс сделал большие глаза.
– Он ваял, – заметила Аня, – а ты валяешь. Дурака.
– Вот такой я шут гороховый, паяц. То есть, виноват, паяццо. Паяццо живет в палаццо, – продолжал выдрючиваться Макс.
– Насчет паяца – это точно. Не без этого.
– И он, наверное, высекал богов и героев, да?
– Представь себе, да. И пользовался в свое время всеобщим признанием.
– Заказы так и сыпались со всех сторон…
– Сыпались. Но… Ты же знаешь, есть художники или писатели, которых высоко ценили при жизни, но охаяли после смерти. Так случилось с Торвальдсеном. Его упрекали в холодности и бездушности.
– Холодности?! Кого? Они что, мухоморов переели, что ли? Да они вот этот памятник видели?!
– Не знаю. Но что с них взять? Это же искусствоведы.
– Им закон не писан?
– Им не писан. Они сами считают себя законодателями вкуса.
Макс раздраженно хмыкнул.
– А бывает наоборот, – вздохнула Аня, – при жизни ни во что не ставили, зато после смерти подняли на пьедестал.
– Кому нужно такое признание? – перебил Макс.