- Люди православные... Ребенок убит жидами. В обрядовых целях. Тело обескровлено. Это означает, что изуверы взяли кровь ребенка, чтобы на свою жидовскую пасху замесить мацу Гезир, отпраздновать изничтожение нас, русских... Господь воздаст им!
- Молчать! - крикнул Мищук. - Я запрещаю!
- Прихвостень жидовский, - прозвучало в ответ. -Знаем вас.
Пронзительно заверещал свисток, послышались неуверенные увещевания городовых и гул недовольства.
- Похоже... Похоже это на правду... - тихо произнес Евгений Анатольевич. - Мальчик несчастный... Им воздастся за тебя...
Огляделся и вдруг понял: да ведь ребенок - на кресте! Вход в пещеру он как бы основание креста, а в тупике- разветвляется: направо и налево. И вот - ноги у него справа, а голова - слева! И получается, что принял он крестную смерть...
Последний огарок затрещал и погас, стало темно, даже со стороны входа не брезжило, и сразу возник голос, тихий, шелестящий, первых слов нельзя было понять, но остальные обозначились явственно: "...и вам отворят".
- Господи... - пробормотал, - что же это такое... Я с ума спрыгну. Пощади, Господи...
Просунулся Мищук:
- Идемте, а то мутно в толпе, сумрачно.
- Вы до сих пор не убедились... - повел Евгений Анатольевич головой. Глас народа - глас Божий...
- Оставьте чепуху молоть! - взъярился Мищук. - Толпе подбрасывают то, что на поверхности как бы лежит... А вы сами с собой разговариваете? Хотя место такое - мозги враз утекут... Ладно. Все.
И снова услышал Евдокимов: "...свидетельства ложна..."
Мищук встрепенулся:
- Слышали? Будто голос из-под земли? О свидетелях, а? Шуткует кто-то...
Евдокимов покачал головой.
- Это не из-под земли... Это он. Я его вчера в часовне видел.
- Так... - недобро проговорил Мищук и заорал что было мочи: Голобородька! Сюда!!
Городовой влез, тяжело дыша. Мищук схватил его за лацканы шинели.
- Барина видишь? Ну так вот: отвезешь в город, к нашему врачу! Пусть даст ему валерьяновых капель! Тяжелое, однако, зрелище... И у меня голова не выдерживает...
К пролетке, через толпу, Евгений Анатольевич шел как сквозь строй, не смея поднять глаз, но подумал, что стыдно в такой миг тяжкий уклоняться от общего горя, нечестно это... И стал смотреть. И увидел: скорбь была в глазах и на лицах, даже отчаяние иной раз поглядывало, и похмельное равнодушие увидел, и пустой интерес - так за дворовыми драками другой раз наблюдают... Но злобы не увидел. И ненависть, что рядом с нею всегда. И с каким-то внутренним стыдом (почему, почему? - вопрошал себя) подумал: добрые мы... И черт его знает - хорошо это или плохо... Как человеку прожить во внутренней гармонии с самим собой, когда мир во зле лежит, тот самый мир, который некогда научили писать в корпусе с точкой: "мiр", что означало - в отличие от "мира" с обыкновенным "и" - мир всех людей... "Кто же тогда призывал к погрому? Смутьяны? Гнусное словечко. Нет, неправда это..."