Потом, когда я все-таки вышла из ванной, все было хорошо. Не было ничего неприятного: ужаса, ступора не было, я не описалась. Ничего приятного тоже не было: оргазма не было, наверное, из-за боли.
Я думала, что мужчины не любят спрашивать, что как было, но он захотел со мной об этом поговорить.
– Ты только что была неопытной девочкой, а стала женщиной… ты не жалеешь?
– Кто вообще об этом жалеет, только многозначительные дуры.
– Ты не придаешь значения потере девственности?
– Я придаю разумное значение. Мне уже было пора перейти границу между невзрослыми и взрослыми. Оставаться на стороне невзрослых неправильно: если ты чего-то не знаешь, ты уязвим, а как только узнал – все в порядке, ты вооружен.
Почему-то мне хотелось выглядеть холодной и независимой. Гордая юная девица улетает далеко-далеко.
Он сказал:
– Ты была великолепна! Я впервые встречаю такую, как ты…
Я надула щеки, мысленно, – вот оно, я не как все! Ведь я именно об этом думаю: чтобы меня не постигла ужасная судьба (что бы это ни означало), нужно быть не как все. Тут важен образ, образ очень важен. Мой образ хороший: я полька, дочка художника… Я тоже художница! …Но что я рисую?..
Скажу, что рисую картины. А покажу когда-нибудь потом, когда мы станем ближе. У Карлсона наверху, в домике на крыше, было очень много картин с петухами, которые он обязательно покажет Малышу, когда-нибудь.
И еще завтрак? Завтра утром приготовлю ему лучший в мире завтрак! Омлет или сырники. Лучше омлет, можно сделать с картошкой и помидорами. Яйца, молоко, мука… кажется, мама делает без муки. Лучше сырники. Для сырников творог, наверное, нужен.
– Девочка моя, многие изображают оргазм, но я еще не встречал никого, кто бы так талантливо притворялся в свой первый раз. Эти твои «а-а-а» и «о-о-о»…
Я чуть не заткнула ему рот, так мне было стыдно. Я думала, если есть оргазм, значит, я хорошая любовница.
– Никогда не ври мне, я сам это почувствую, – мягко сказал он. – Вот вчера у тебя был оргазм от того, что я тебя поцеловал и погладил… Ты малыш-врунишка.
Он так внимательно слушал и так добро смотрел, что все мои мысли про образ куда-то делись, и я взяла и все рассказала. Рассказала ему все плохое про себя – как наврала, что моя мама умерла. Ну, и конечно, что я не полька из старинного рода.
Он смеялся. Называл меня то пани Моника, то пани Тереза. Сказал, что ничего страшного, это детское вранье, я еще ребенок, он и сам ребенком жил в придуманном мире. Никто никогда не был со мной так добр.
Ну, и тогда я ему совсем все рассказала. Рассказывать было трудно, но не очень. Любовь – это когда все, что ты говоришь, очень важно, потому что ты для него очень важный человек. И еще вот такое волнение, когда человек тебя слушает. Когда ты ему все рассказываешь, как было.