Родион, Три дня в Москве. Февраль
Я сказал маме, что ее надо усыпить.
Это, конечно, жесть – усыплять человека. Просто позавчера я приехал в Москву немного нервный.
Не потому что мы с ней два года не виделись, а из-за Шарика. У меня Шарик неважно себя чувствует. Я позавчера прямо перед поездом его навестил, он был хороший активный пес, но у него немного отекла ножка.
Я один ехал в поезде, меня папа посадил, а она встретила.
Я приехал позавчера вечером на неделю, хотя в школе сейчас идут контрольные. В каникулы она не смогла меня принять.
Она теперь живет не в своей квартире, а в поселке Жуковка, это на Рублевке, папа сказал, здесь живут все олигархи. Ее дом очень большой, я вчера весь день от нее прятался, то у бассейна, то в бильярдной, и она меня даже не видела.
Сегодня утром она говорит, чтобы я собирался, как метеор, у нее весь день расписан. Зачем папа отправляет меня к человеку, у которого весь день расписан, которого я с рождения тягочу… тяготю.
Если хорошо подумать, можно сказать грамотно: зачем мне жить у человека, с которым мы с моего рождения друг другу в тягость. Но я не показываю ей, что мы с ней с моего рождения друг другу в тягость.
А вот в нашей семье, у нас с папой, не принято ничего скрывать. Я не знаю только одного: зачем она меня родила. Одиннадцать лет назад, что ли, были запрещены аборты? А может, папа привязал ее к стулу с кляпом во рту, чтобы она не сделала аборт? А может быть, папа сказал, что он ее убьет, если она меня не родит?
Это я шучу. На самом деле я знаю, почему она меня родила. Она никогда не отдаст свое платье, даже если она его никогда не носит. Она подумала про меня, как про платье: «Ну ладно, пусть будет, жалко выбрасывать… вдруг когда-нибудь пригодится». К тому же папа обещал, что заберет меня прямо из роддома и она больше никогда нас не увидит.
Я все знаю: она жила в Москве, а папа к ней иногда приезжал, и вот так я получился. Папа забрал меня домой, в Питер. Я был самым молодым пассажиром поезда «Красная стрела», мне было восемь дней. Ехал в кошачьей переноске, в рюкзачке меня еще нельзя было нести, потому что голова болталась, а в переноске я лежал и спал, пока нас с папой не сняли с поезда. Проводница никогда не видела, чтобы мужчины путешествовали с младенцами в кошачьей переноске, и подумала, что папа меня украл.
Папа говорит: именно в милиции к нему пришло озарение, что я у него навсегда. И он прямо в милиции поклялся, что у меня никогда не будет мачехи. Только он и я, Родион-папа и Родион-сын, два Родиона.