При этом все дети Эммы, и старшие, и Гриша, прекрасные, живые и остроумные. У них идет постоянная семейная пикировка, и кажется, все друг к другу очень привязаны.
– Давид, ничего, если я ненадолго украду у вас бабушку, нам с ней в школу пора, без нее не прикольно, – сказал Гриша.
– Иди один, скажи в школе – бабушка сегодня в легком маразме, – отмахнулась Алена Сергеевна.
– Вы изучите бабушкин мозг, он работает феноменально – четко себе на пользу: когда нужно, она циничная и проницательная, а когда нужно, в легком маразме, – сказал Гриша. Умный мальчик.
Эмма ушла вместе с Гришей и девочкой-журналисткой, Марина с Димой разошлись по своим комнатам, а я остался с Аленой Сергеевной.
Алена Сергеевна устроилась напротив меня с чашкой кофе.
– Ты ведь Эмме брат, ты с ней поговори. У нас творится такое безобразие… У Эммы есть один человек… он совершенно ей не подходит! Я даже не разрешаю ей приводить его домой. Хуже него нет человека. Если бы бедный Глеб знал, с кем она повелась, если бы мой бедный муж знал… Он страшный человек!
Как неловко. Я прикидывал, как вежливо прервать разговор об Эмме, но оказалось, что Алена Сергеевна больше хотела поговорить о себе.
– Она думает, что я предала ее отца. Бросила больного. Ты тоже так думаешь? Но что вы оба знаете о своем отце? Он мне все время давал понять, что я, по сравнению с твоей матерью, никто, из простонародья… Потом – раз, и инсульт, и все, рядом со мной инвалид. Я ведь ушла к любимому в нищету. Ну, не совсем в нищету, мой муж вполне успешный психолог. Я его полюбила, это была любовь, честное слово, не климакс. Климактерички бывших одноклассников вытаскивают на свет, им кажется, что им опять пятнадцать. Бывший одноклассник – это уже последнее прибежище климакса. А я просто встретила нормального человека, он меня полюбил, а я его. У нас все было романтично, он стихи мне читал, мы по Летнему саду гуляли, за руки держались. Умом понимала, что не по возрасту вся эта школьная романтика, а другим местом… Нет, не тем, про которое ты подумал, а душой… душой понимала – вот она, любовь. Ты на меня не сердись. Давай помиримся, а? Мы ведь с тобой родственники, я тебе почти как мачеха.
Что можно было ответить, – не сержусь? Но кто я такой, чтобы сердиться? Я попрощался и уехал в аэропорт. Мы расцеловались как родственники. Кто мог ожидать, что «эта женщина мне никто» (с каким живым чувством Нино бэбо говорила: «эта женщина тебе никто») захочет со мной помириться? Кто мог ожидать, что она… достаточно милая? Кто мог ожидать, что в результате этого визита станет ясно, что у меня никогда не будет сестры, но появится «почти как мачеха».