— Психология, — пожал острыми плечами немец.
— А я ведь не верил, что невиновного могут засадить! — Григорий подсел к Хайнцу и не заметил, как начал дергать его за полу рубашки. — Где-нибудь на Западе — понятное дело, но чтобы у нас! Читал в газетах и не верил! Смотрел кино и не верил! Слышал рассказы и не верил! А теперь сам, на своей шкуре, убедился… Вот и мне теперь не верят… Замкнутый круг…
— Тебя реабилитируют посмертно, — иронично хмыкнул Кунце.
— Ну и шуточки у тебя! — в сердцах сплюнул Чернов. — Прям как у фашиста!
— Наин, мой дедушка не любил грубые шутки.
— А при чем здесь… — Тут до Григория дошло, и глаза его удивленно округлились. — Он у тебя фашистом был?
— Фашизм — идеология, — назидательно произнес Хайнц. — Плохая идеология. А мой гроссфатер защищал свою родину. Он был патриот.
— А в каких войсках, на каком фронте?
— На Востоке. Гроссфатер работал в СС.
— Работал? Да там же… Там же одни…
— Найн, Гриша, ты не прав, — Кунце мягким! взмахом руки прервал Чернова. — Я знать, вы, русские, думаете об СС не очень хорошо…
— Мягко сказано, блин. — Григорий невольно отшатнулся от Хайнца. — Они же звери! Убийцы! Оки же людей тысячами…
— Есть плохой человек, а есть хороший. Плохой убивает без войны. Хороший не может убить на войне.
— Слышали-слышали!.. Разумеется, твоему дедульке неохота было признаваться, когда вы войну проиграли. Вот и корчит теперь из себя праведника, а сам…
— Он уже в земле. Семнадцать лет прошло, — понурил голову Кунце. — Он не корчил. Он говорил мне, что убивал. Много убивал. Он работал на фронте, на передовой.
— Надо же! — возмущенно хлопнул себя по коленям Григорий. — Он еще и хвастался! Ребенку хвастался, тварь такая!
— Найн! Он не хотеть вспоминал! — Хайнц разволновался и оттого начал безбожно пугаться. — Это было невыносимо для гроссфатер! Невыносимой него выхода не было! Не было!.. Он говорить, что это трудно — шиссен… м-м-м… стрелять. Это очень трудно. Он приходить с война белый!
— Седой?
— Я-я, седой! А ему было двадцать пять лет! Совсем седой! Он верил в Бога! Это война! Нет правого, нет виноватого! — Немец с обиды закусил губу. — Вот ты, Гриша, ты! Ты арбайтен полицай, так?
— В милиции. Когда-то. Ну?
— Милицай-полицай, какая, на хрен, разница?
Чернов опустил глаза. Ему больше не хотелось говорить на эту тему, сердце его заныло тоскливо и… будто перевернулось.
— Ты стрелять по человеку? Стрелять? — спросил Хайнц, и после небольшой паузы, во время которой он пристально смотрел на Григория, его вопрос трансформировался в утверждение: — Ты стрелял по человеку…