Махачкала встретила нас ужасной вонью. Мы сошли с поезда и стали выбираться на привокзальную площадь, зажимая носы. Откуда это? При выходе на площадь расположилась милицейская бригада по проверке документов. У нас паспортов не было, так как ни одному из нас еще не исполнилось шестнадцати. Пришлось придумывать, будто ездили в Баку к родственникам. Я велел товарищам пробираться по одному, да и сочинять по-разному. А если кого возьмут и найдут деньги, то говорить, что деньги даны родственникам для передачи родителям. В случае провала — друг друга не выдавать: воровской закон! Мы должны были встретиться возле столовой, что находилась невдалеке от площади.
Подходя к выходу в город, я увидел такую массу народу, которую и в праздники на параде не встретишь… Дети плакали, старики и старушки сидели, скорчившись на асфальте. Кто дремал, кто погружен был в горестную думу. Все цепко держались за свои пожитки.
У меня закружилась голова, и я не ответил на окрик: "Эй ты, документы!” Люди шли и шли. Милиционер махнул рукой и вытолкнул меня за ворота: подумал, наверно, что немой…
Вот оно что это такое — война! Только теперь я воочию увидел ее жуткое лицо. Неужто и нам придется скитаться по чужим городам, сидеть на асфальте, есть, там же и оправляться… Беженцы справляли нужду на месте, ибо для такой огромной толпы никаких туалетов не хватало. Оттого и поднимались над площадью тучи смрада: ведь жарища августовская.
Мы, как и было договорено, встретились у столовой, закусили. Разошлись, договорившись встретиться завтра, на берегу моря.
Дома меня встретили только мать и сестра. Мать на меня даже не взглянула, да и сестре было известно, что я стал вором и картежником. Рассказали мне, что соседка получила похоронку на сына, да и вообще — каждый день похоронки пачками приходят. Я поинтересовался, где отец. Мне неохотно ответили, что вскоре он придет с работы, и что он очень зол на меня.
— За твои хулиганские дела, — сказала мама. — Ты позоришь нашу семью. Мне в глаза людям стыдно смотреть из-за тебя, а отцу тем более!
Я ничего не отвечал, понимая, что расстрою родителей еще больше. А мне этого совсем не хотелось.
Вскоре пришел отец. За те дни, что я не видел его, он осунулся и похудел. Отец посмотрел на меня, а маме протянул какие-то бумажки: это были хлебные карточки.
— Ну, как дела, сынок? — наконец обратился он ко мне.
Я продолжал хранить молчание, ибо чувствовал, что мать очень боится нашей ссоры, боится того, что отец ударит меня — и тогда я окончательно уйду из дому. Но отец не тронул меня, и только спросил: