Початую литровку дедуле отдали с собой.
От свежего воздуха и длинного-длинного дня Дима сморило рано. Ленька еще возился, приготовляя что-то к завтрашнему действу и шикая на лезущего под ноги Джоя, а Дим подремывал. Как будто на теплых волнах качался. Качался, качался, качался… Стуки, возня и шорохи наконец смолкли, но обступившая его тишина почему-то не убаюкивала, а наоборот. Да и тишина была не совсем тишина. Даже посыпавший вдруг снег шептал за окнами довольно явственно. Переговаривался с принесшим его ветром, постукивал мелко в окна, позванивал стеклами, поскрипывал досками ветхого крылечка…
* * *
— Не извольте беспокоиться, беспременно передам, — пробурчала Леля, словно свекровь еще могла ее слышать.
В ее возрасте, видите ли, пора стать серьезнее! Можно подумать, Леля сама не понимает, что сорокалетняя женщина, демонстрирующая ужимки пятнадцатилетнего подростка, выглядит смешно и жалко. Но Леля ведь никогда! Никогда-никогда!
Она же не уродует себя, как вон та сворачивающая за угол девица! С волосами, выкрашенными в три цвета: бледно-синий с зеленоватым оттенком, почти бирюзовый, вырвиглазный персиковый, скорее даже оранжевый, и — ослепительно белый. Собственно, в пестрых волосах нет ничего ужасного… Вот если бы трехцветная девица надела длинное черное пальто или коротенькую джинсовую курточку (трехцветную, как волосы, или белую), было бы отлично. Но на фоне унылого пуховика цвета подгнившей болотной тины и еще более унылого полосатого серо-коричневого шарфа грубой вязки пестрая девицына голова выглядела неуместно, как бриллиантовое колье с купальником. Она-то, Леля, всегда чувствовала, что уместно, а что нет.
Сам Вадим Леонтьевич Рерих, модный питерский стилист, владелец крупнейшего «бьюти-центра», а для нее и Леньки просто Дим, говорил, что у Лели чувство стиля врожденное. Как музыкальный слух. Так что Лидия Робертовна — просто дура!
— Чтоб тебе сдохнуть!
Она вздрогнула. Не от страха (ничего пугающего в раздавшемся подле голосе не было, голос как голос, женский, по-старчески скрипучий) — от неожиданности. Или от неловкости, что ли. Как будто на новое — белое-белое! — пальто нагадила вдруг пролетавшая птичка. И теперь посреди сияющей белизны — отвратительное пятно. Ни ты в этом не виновата, ни тем более птичка. И страшного, в сущности, ничего. Но неприятно. Мало было звонка от свекрови, так еще и это!
Секундой позже она почувствовала и запах. Не то медицинского чего-то, не то химического. С отчетливой примесью гнилой затхлости.
— Чтоб тебе сдохнуть! — повторил голос.