– Так, Грейс, что за фигня с тобой происходит?
Я больше так не могла.
– Скажи честно – я ужасна в постели?
– Что? Ты что, спятила? Или ты так шутишь?
– Ты собираешься отвечать на мой вопрос?
Он распрямился.
– Скажи, я действительно должен еще раз подчеркнуть, что я вот буквально только что сказал, что люблю тебя? Мне казалось, ты это поняла. Черт побери, Грейс, у меня непрерывный стояк, я тут безуспешно пытаюсь отыметь тебя, прижав к стенке мерзкого сарая во дворе моей собственной матери. Я-то думал, поступки всегда говорят лучше слов.
Мы уставились друг на друга. Он понизил голос:
– Прошлая ночь была самой восхитительной ночью в моей жизни. Клянусь тебе, у меня ничего даже и близко к этому не было. Ты уникальна, прекрасна и сексуальна, и ты все делала так, что я не могу перестать думать об этом. – Он глянул на свои джинсы и засмеялся. – Что делает жизнь в самолетах и в доме Алетты весьма проблематичной.
Мое сердце растаяло. Я принадлежала ему.
Он схватил меня за руку.
– Пошли, дуреха. Я собирался взять тебя на обед к отцу, и мы уже опаздываем.
– Что, правда? – я посмотрела на часы. Я не думала, что Мэтт соберется навестить своего папу так быстро. – Черт.
Я кинулась в дом и заметалась там, как молящийся дервиш, описывая беспорядочные круги.
– Я не знаю, что надеть, – причитала я.
Мэтт последовал за мной, уселся на кровать, закинул руки за голову и наблюдал за всем этим с удовлетворенной и самодовольной ухмылкой на лице.
– Ну надень что-нибудь. Тебе во всем хорошо. И безо всего тоже.
– Боже-боже-боже-боже, – тряпки вылетали из моего чемодана и разлетались по комнате. – Мне нечего надеть!
– Вот это, – сказал Мэтт, подбирая с полу какой-то предмет одежды. – Надень вот это.
Это было то платье, в маленький черный цветочек и с вырезом на спине.
– А вниз надень колготки и сапоги. В этом ты выглядишь потрясающе.
Я выхватила у него платье. Оно было мятое.
– Давай его сюда, – раздался голос из проема двери. Алетта протягивала мне руку.
Я чуть не расплакалась, увидев ее теплую улыбку. Дома я сама гладила одежду не только себе, но и своему отцу, и всем сестрам, и брату. Мама всегда говорила, что это моя работа. Даже когда я приезжала из колледжа на каникулы, я проводила часы за проклятой глажкой и другой работой по дому. Я ненавидела глажку. Один вид гладильной доски приводил меня в ярость.
И это предложение Алетты напомнило мне, как я хотела, чтобы у меня была вот такая заботливая мама – вместо той, что позволяла отцовскому пьянству портить нашу жизнь. Такая, которая радовалась бы моим звонкам, которой было бы интересно, как мои дела.