Императрица Химара, пока слушала его длинную и проникновенную речь, сосредоточенно вылавливала крошечной ложечкой разбухшие чаинки из своего питья.
— Отречение? — тихо спросила она, словно до сего момента и не догадывалась о целях визитов капитана Штаба. — Разве мое мнение собираются учитывать?
Сегодня она была накрашена по всем дворцовым правилам — четко очерченные брови, розоватые тени и ярко-алая помада на губах, от которой на краю чашки оставались красные следы.
— Все зависит от вас, Ваше императорское величество. Если вы публично сложите полномочия и добровольно удалитесь в изгнание, то оно, это изгнание, может оказаться весьма обеспеченным и комфортным. Положить конец войне, а затем жить в тихом месте, продолжать заниматься переводами, внося вклад в культуру своего народа, Разве это не достойный поступок?
Государыня молчала, вглядываясь в свое отражение в остывающем напитке. Зачесанные наверх волосы держали в узде деревянные гребни (золотые и серебряные конфисковали, как и все драгоценности), но на высоком лбу не прорезалось ни единой морщинки.
— Да, политикой вам не позволят заниматься, и — да, больше не будет постоянного внимания мировой общественности, а также модных показов.
На полуприкрытом веке женщины мелко задрожала тоненькая вена, выдавая подлинные чувства Химары. Еще бы знать какие? А дрожь пальцев — это обычный страх или ей холодно даже в шикарной шубе?
— Госпожа Крайва, внучка свергнутого президента Мэллоса, вот уже двадцать лет содержится военной кликой под домашним арестом. Часто о ней вспоминает пресса? — жестоко напомнил Маэда. — Все о ней забыли. Я имею ввиду, конечно, простых обывателей, а не единичные выкрики из нестройных рядов беглых оппозиционеров. За двадцать лет любые страсти улягутся, любое имя сотрется. Не из истории, само собой. Своё вы уже вписали туда раз и навсегда. Вы — последняя императрица Ситтори. Звучит внушительно, однако для сиюминутной славы вы потеряны, просто признайте это и смиритесь.
— А что будет, если не смирюсь и не признаю? Не отрекусь, не пойду на сделку? Что будет тогда? — спросила императрица, отставляя в сторону пустую чашку. — Вы меня публично казните? Отправите в лагерь для перевоспитания? Тихонько пристрелите и закопаете в саду? Из чего мне выбирать? Ведь пока я жива, жива империя Ситтори, а значит и угроза Арайне.
— Какая угроза? Крошечный осколок когда-то обширной империи не может…
— И тем не менее, вы при первой же возможности захватили этот «осколок». Потому, что были времена, когда от Ситтори оставалось три города и десять деревень, но империя снова возрождалась. И в Арайне об этом помнят лучше всех и сделают всё возможное, чтобы такого не повторилось. Так могу ли я верить в ваши посулы «тихого и мирного изгнания»? Не успеют высохнуть чернила на манифесте об отречении, как на моей шее затянется удавка.