Оле не пришлось задавать вопросы. Бортовой вернулся из коридора и с ходу сам спросил:
— Значит, решила толкнуться ко мне? Молодец! Память у меня хоть и поотшибло, но не насовсем. Бывает, вспоминаю…
— Если вам излагают факты? — обрадовалась Оля.
— Что? Впрочем, пожалуй… Вот, кстати, и изложи.
Фактов, к сожалению, было мало. Оля выложила их и сокрушенно добавила:
— Сам генерал и то больше не знает.
— Генерал? Так вы и у него были? Ну-ка, ну-ка. Давай подробнее. Глядишь, и я припомню… Может, насчет разведки он что-нибудь говорил?
— Кажется, в штабфронте были ею недовольны.
— Недовольны? — Бортовой сорвался с места и зашагал по комнате. — Ясное дело! Чуть что — из мухи слона… Все насмарку: и ордена, и слава! — Он уже не говорил, а выкрикивал, мотаясь из угла в угол. — Чем они были недовольны? Чем именно?
— Тем, что о «Берте» ничего не узнали.
— А-а! — Бортовой облегченно вздохнул. Замедлил шаги, успокоился, сел рядом с Олей.
— Давай дальше! Что вы еще выведали?
— Больше ничего.
— Да! — майор покачал головой. — Не помогли твои факты. Пропала пушка! Как сон, как утренний туман.
* * *
Витя позвонил Бортовому ровно через час.
Услышав Витину просьбу, Бортовой замолчал. Словно обдумывал, как поступить.
— Телефон фотографа? Где-то в старом блокноте. А какие тебе фотографии?
Витя замялся. Может, у фотографа ничего и нет. А насчет отца долго объяснять… Наконец промямлил:
— Про войну…
— Задурил вам голову капитан. Все про войну, да про войну. А телефон фотографа… Не знаю, сохранился ли. Позвони через недельку. Я поищу.
Витя попрощался и положил трубку.
«Ну, вот, — подумал он. — Не везет…»
Оставалась одна надежда — Евсей Львович.
Витя нащупал в кармане последнюю двухкопеечную монету.
* * *
На тихой Таврической улице после революции богатые квартиры сразу опустели: владельцы поторопились убраться из большевистского Питера. В их жилища стали вселять рабочих с нищих окраин, балтийских матросов, демобилизованных солдат.
Латышскому стрелку Яну Розиту из охраны Смольного достались две комнаты с балконом. Долго не мог он привыкнуть к такому простору. По вечерам, покуривая трубочку, расхаживал по гулким пустым комнатам, и паркет жалобно скрипел под солдатскими сапогами. И только когда из Либавы приехала жена с сыном — Яном-младшим, заброшенная квартира приняла жилой вид.
Ян-младший плохо знал русский язык, мучительно стеснялся этого и на всю жизнь сохранил привычку тщательно подбирать слова. Говорил он медленно и, казалось, долго пережевывал каждое слово, прежде чем выпустить его изо рта.
Витя с порога прихожей стал объяснять, кто он такой, но Розит прервал его: