– Суд постановил, – скрипучим голосом объявили с кафедры, – признать госпожу Викторию Стрельцов виновной в убийстве супруга Джана… и приговорить к десяти годам заключения в колонии строгого режима.
Это был конец. Крах жизни, финал, предугадать который Виктория никак не могла. Все, что произошло после вынесения приговора, осталось в памяти короткими яркими вспышками. Опрокинутое искаженное лицо матери, в секунду превратившейся из бодрой моложавой женщины в измученную старуху. Собственный истошный крик, потонувший в гомоне голосов присутствовавших на суде. Взгляд Альтана, отчаянный, исполненный муки. Ей показалось даже, что в глазах его, веселых зеленых глазах, которые она так любила, блеснули слезы. Лязг наручников, конвой, волокущий ее, бьющуюся в их руках, в камеру. Машина с зарешеченными окнами, в которой ее доставили в пересыльную тюрьму закрытого типа, где Виктории предстояло ждать этапа. Общая камера, раскаленная, провонявшая человеческими испражнениями, где одновременно находилось около пятидесяти женщин.
Никаких мыслей, никаких соображений о том, что делать дальше, в голове не осталось. Внутри набатом звучало лишь одно слово: «Конец! Конец…» За что судьба поступила с ней так? За то ли, что она предала себя, поддавшись обиде, саднящему уязвленному самолюбию, вышла замуж за мужчину, которого не любила? Или всему виной было то, что она, в свои тридцать пять, влюбилась очертя голову, поверила человеку, оказавшемуся инфантильным эгоистом? Что стало отправной точкой, спусковым крючком, спровоцировавшим взрыв, разрушивший ее жизнь? Ответов на эти вопросы у Виктории не было.
Теперь оставалось только ждать, когда в тюрьме наберется достаточное количество заключенных для отправки в колонию. И Виктория ждала, ждала, погрузившись в отрешенное сомнамбулическое состояние. Адвокат, добившаяся свидания с ней, убеждала:
– Не раскисай! Я не отступлю, буду писать, добиваться апелляции и пересмотра дела. Года три мы тебе скостим в любом случае. Через год или два тебя переведут на общий режим, это я тебе гарантирую.
Виктория рассеянно слушала ее, отмечая про себя: даже если срок ей скостят, когда она выйдет, ей все равно будет за сорок. Все пропало, все. Жизнь, творчество, карьера. Надежда на личное счастье, на семью. Ей никогда уже не стать матерью, не прижать к груди своего ребенка. И читатели за эти годы ее забудут. Все кончено.
В пересыльной тюрьме Стамбула она провела два месяца. А затем зарешеченный автобус доставил ее и еще пару десятков женщин-заключенных в колонию.
Территория тюрьмы была обнесена высоким забором, по верхнему краю которого тянулись густые мотки колючей проволоки. Автобус остановился перед воротами. Навстречу вышла вооруженная охрана, начальник конвоя о чем-то поговорил с ними, и ворота открылись, чтобы минутой позже захлопнуться за спиной Виктории, навсегда отгородить ее от свободы, радости, смеха, солнца, творчества, любви – всего, что до сих пор составляло ее жизнь. Серые двухэтажные корпуса с часто зарешеченными окнами, огороженная со всех сторон забетонированная площадка для прогулок, административные строения… Здесь ей предстояло жить. Именно это жуткое, словно пропитанное ощущением безнадежности, место называть своим домом.