Пришла осень. В канун Димитриевской родительской субботы, а именно 17 октября, из Дерпта прискакал верный государев денщик Иван Трубецкой. Доложив государю о тех делах, за которыми послан был, Трубецкой добавил:
— Петр Алексеевич, сведал я, что у дерптского купца Лихудова обретается… убитый Иакинф Курицын.
— Ты, Ивашка, не ведаешь, что брешешь! — Государь оторопело воззрился на денщика, недоверчиво покачал головой. — Призрак, что ль?
— Я, батюшка, тож не поверил, а приволокся, будто по какому делу, к Лихудову и в горнице зрю — точно, Иакинф. Только весь оброс, с головы на лоб волосы бросил, да я вмиг узнал его.
— Он видел тебя?
— Сомнительно сие, ибо я быстро ретировался.
Задумался Петр.
Меншиков расплылся в счастливой улыбке:
— Так Лихудовы близкие родственники Курицыных! Где ж лучше ему укрыться? — Захохотал. — Помнишь старушку, что образумила, мин херц, тебя, умягчила ниву сердца? От греха уберегла.
Государь ничего не ответил светлейшему, лишь стукнул кулачищем, так что чарки подпрыгнули, на камчатую скатерть вино плеснули.
— Ивашка, достань мне собаку гнусную хоть из-под земли! Уж я его, — помахал кулаком.
Не прошло и трех недель, как Иван Трубецкой под конвоем пяти солдат доставил в село Преображенское Иакинфа Курицына. Тот, получив на первой виске несколько ударов кнутом, признался, что решил бежать от государева гнева, прихватив из дому деньги и золото. А чтоб его не искали, а заодно жаждая отомстить жене, решил сделать каверзу. Для сей затеи подговорил ключника Панкрата. Тот зарезал на берегу Москвы-реки, недалеко от хором Курицына, гуся. Его кровью он обильно полил землю и испачкал нож, который подбросил под кровать Феодосии. Сам же ее неправедно обличил.
В канун Филиппова поста на том самом месте, где мучилась Феодосия, ее муженьку Сысой отрубил голову. Ключнику Панкрату за ложный донос достались пытки, кнут, каторга.
Что стало с Феодосией? Вместе с сыном Ванюшкой и Лукерьей она перебралась в одну из своих калужских деревенек и там провела всю оставшуюся жизнь — в сельской тиши и всяческом довольстве. Правда, до того ей пришлось месяца три пожить в московском доме Меншикова. А куда денешься? Такова женская доля.