Мелентьев согласно тряхнул длинной прядью смолянистых волос:
— Распустились людишки! В старину порядка больше было, ибо народец наш узду любит.
— Воруют без всякого смысла! — продолжал гнуть свою линию Иван. — Вчера в Успенском соборе, пока отец Никита отвернулся, какой-то заплутай кропило утянул. Схватили дурака, вопрошают: «Зачем посягнул? Кропило ни продать, ни в хозяйство употребить». Заплутай плечами водит, глаза опускает: «Сам не ведаю, бес попутал!»
— И что?
— Отец Никита, известное дело, сердцем мягкий, приказал уже отпустить, да тут государь к заутрене пожаловал. Речет: «Жалко дурака, да делать нечего! Придется его отдать на волю Божию. Свяжите да в Москву-реку положите. К бережку прибьет, значит, жить будет». Бросили в воду, а заплутай возьми да ко дну пойди. Утоп, сердечный!
Стремянный одобрительно крякнул:
— И поделом мазурику! Я тебе, друже, скажу, что во многих теперешних нестроениях государь виноват…
Иван хохотнул:
— Чем тебя свет-батюшка опечалил?
Мелентьев горячо заговорил, размахивая длиннющими рукавами кафтана:
— А как же? Народ — он как лошадь ленивая: погонять не будешь, так и пахать не станет. Всяких пьяниц, воров, мздоимцев кнутову биению и огненному жжению предавать надо беспощадно. А государь наш, дай Бог ему здравия, печалуется о каждом, прощает, а оттого и нравы в народе нашем повреждаются.
И стремянный воззвал:
— За твое доброе здравие, Иван! Одолжи меня, пей полным горлом да закуси вареным зайцем с лапшой.
После того пришла очередь Ивана Колычева тост говорить. Как и положено, он встал из-за стола, долго и цветисто восхвалял достоинства хлебосольного хозяина и всю речь закруглил загодя обдуманной фразой:
— За процветание, Никита, твоего дома, чтоб ни зернышка единого мышь из твоего добра не расточила, чтоб ни капельки лампадного масла мимо не пролилось!
Стремянный благодарил поклоном, осушил чарку, повернул дном ее вверх (дескать, уважил, пил до конца!) и со вздохом молвил:
— Эх, Иван, друг мой сердечный, признаюсь: как в прошлом годе Господь прибрал мою любимую женушку, так хозяйство мое из рук вон плохо идет. Я все на службе государевой, а за добром догляда надежного нет. Кто приставлен чего хранить, тот то и тащит!
Иван озорно сощурил глаз:
— Муж ты, Никита, в самом соку! Плоть, поди, играет?
— Играет, да еще как!
— Это тебя нечистый на блудный грех толкает!
— Ах, как толкает…
Сокольничий чуть, уголками губ, улыбнулся, подумал: «Ловко дело подвел!» И приступил к главному, за чем сегодня пожаловал.