Кривой захохотал, сухо закашлялся, потом задумчиво прищурил глаз, словно впервые разглядывая Афанасия.
— Ты, Афанасий, и впрямь с ума попятился. Грехи только у нас, грязи дорожной, бывают, а у высочайших персон разгулкой времени называется. — Он замолк, скорбно-иронически покачивая головой и немытой рукой с загнутыми ногтями, похожими на когти, почесывая себе спину. И вдруг, намертво ухватив Неонилу и Афанасия, истошно заорал: — Слово и дело!
Вся нищая братия, услыхав сии страшные слова, как горох посыпалась с паперти, бросилась врассыпную. Ибо по закону каждый из них обязан был показывать на тех, кто говорил слова, противные царственным особам. Без пыток тут никак нельзя было, а кто правый, кто виноватый, того никогда на Руси не разбирали.
— Почто великий шум? — обрадовался Петр, потянул за кафтан Зотова. — Глянь-ка, под караул людишек взяли…
— Теперь их в Сыскной приказ отволокут, это в Китай-городе, возле церкви Василия Блаженного, — объяснил Зотов.
Загорелись глаза у Петра, вцепился в руку Зотова:
— Что с ними делать станут?
— Коли кто крикнул «Слово и дело», значит, тот ведает о преступлении важности государственной. В застенок доставят, а там судьи сидят, секретарь, который по закону все записывает, да еще палачи-дружки поджидают — Емелька Свежев и Мартын Луканов. Судьи вопрошать будут, а палачи пытать — согласно обряду.
— Расскажи, расскажи! — Петр в нетерпении грыз ноготь.
— В застенке дыба сделана: два столба в землю вкопаны, а сверху промеж них — другой столб, поперек лежит. Ручки пытуемому выкрутят да подвесят, а промеж ножек, что ремнем связаны, бревнышко дядя Луканов положит и подпрыгивает. Он пузатый из себя, грузный, вот пытуемый истязание во всю силу и ощутит.
— Зело любопытно сие, вот поглядеть бы! — мечтательно проговорил Петр. — А чего еще?
— Бывает, ручки и ножки вложат в тисочки да свинтят их до крайней степени и держат, не снимая иной раз от утра до вечера. Или привяжут накрепко на голове веревку и ее вертят-вертят, туда-сюда, — Зотов показал на себе, — ну, тут уж совсем полное изумление наступает, очи на лоб, изо рта блевотина, и в чем угодно признаются.
— А коли невиновен? — Глаза Петра сделались совсем круглыми.
— Это, батюшка, без разницы. Все признаются, потому как человеческая натура пыток не любит. Матушка-правда? Так ее лишь един Бог разберет, а каждый человек о ней свое понятие содержит.
— Ты, дядя Никита, своди меня, когда казнить будут тех, кого нынче под караул взяли.