— Горе горькое! Да все же сказывают, что милостивый государь нынче всех в последний миг помилует. Хоть и в Сибирь, а все с вами поедем!
У стрельцов малость светлели лица.
— А может, и впрямь? За Петра Алексеевича раны многие прияли под Азовом да в степях татарских, жизней не жалели…
* * *
Но чуда не произошло. Пятерым были рублены головы. Сто двенадцать стрельцов, содрогаясь в страшных судорогах, повисли возле стен Белого города. В Замоскворечье в петлях болтались тридцать шесть человек, а в стрелецких слободах — сорок восемь. Около четырех десятков уже успели в землю зарыть — эти скончались, не выдержав мук, в пыточных застенках.
И повсюду, где лилась кровь и раздавались вопли овдовевших баб, видели Петра: верхом, с застывшей кривой улыбкой на бледных устах, с темными кругами возле горящих глаз. В толпе шептались:
— Двужильный! Сказывают, в ём нечистый сидит. Ух, аспид неумолимый.
Петр от усталости едва не валился из седла. Дернул шеей, ткнул перстом в сторону юнцов, сидевших и лежавших под виселицами на Красной площади, с закрученными сзади руками, ломаными-переломаными костями и жаждавших лишь одного — вечного упокоения:
— Еще материнское молоко на устах не обсохло, а уже туда же — мятежничать!
— Потеху, может, на завтра оставим? — спросил старый Ромодановский, за делами не завтракавший, а для его больного желудка следовало вовремя принять обед. — Пусть пока день проклинают, когда на тебя худое замыслили.
— И то! — легко согласился Петр. Он жаждал скорее заключить в объятия Анну Монс. Отыскал глазами Лефорта. — Что ж, гульнем сегодня у тебя.
Франц согласно поклонился:
— Кукуйские девушки всегда рады видеть русских героев…
Стоявшие рядом Меншиков, Лопухин, Трубецкой — молодежь горячая, до любви охочая — весело рассмеялись.
Через Ильинские ворота кавалькада двинулась к Немецкой слободе.
Всадники миновали Земляной вал. Меншиков сказал:
— Мин херц, погляди влево, а ведь там замечательная дубовая рощица есть.
Петр оживился:
— Где, за деревенькой, что ль?
Он очень любил это могучее звенящее дерево, которое в воде не гниет, а делается еще более прочным. Для флотского строения лучше не бывает.
Петр двинул коня в речную воду, бродом перешли Черногрязку.
…Уже через минуту они въехали под сень густой дубовой рощицы.
— Ах, красота удивительная! — восхитился Петр. — Дубки трехохватные, могучие, птички поют, в воздухе благорастворение — рай земной, уезжать не хочется. Как же я раньше про сию рощу не ведал?
— Не по дороге она, — сказал Лефорт. — В Преображенское через Мясницкую и Красные пруды ездим, в Кукуй — через вал Земляной. Для корабельного строения хороша!