— В самом факте нет ничего такого… — продолжала Людмила. — Просто сплетня — и все. Или глупая шутка.
Мама что-то спросила.
— Нет, кто именно, не сказал. Но поверил! Унизительно было доказывать… И расспрашивать! Понимаешь?
Следующую фразу мамы я угадал по ответу Людмилы. Мама, наверно, сказала так: «Это даже хорошо: ты сможешь проверить теперь его чувства». Я думаю, она так сказала, потому что сестра ей ответила:
— Это даже хорошо? Не считаю! И не собираюсь проверять его чувства. А вот реакция его была отвратительной: он не сдержался, он мне нагрубил. Он даже кричал… Понимаешь?
Я боялся, что вернется отец… И услышит. А потом шея его, и затылок, и уши снова зальются краской, как тогда, возле театра.
Что же я натворил?!
— Если бы он попросил объяснить, я бы могла понять…
Любит сестра рассуждать: если бы да кабы… Как будто нельзя простить!
Что-то сказала мама.
— Нет уж, все кончено!
Что-то сказала мама.
— Почему будет трудно каждый день видеть? У меня будет сознание правоты!
Мне казалось, Людмила нарочно отвечала какими-то жесткими фразами, чтоб не расплакаться. Мне было жалко Людмилу. И в то же время я злился: разве нельзя простить?
Значит, они работают вместе: «каждый день видеть»…
— Нет, ни за что! — сказала Людмила. — Можно все попытаться понять, но когда унижают твое достоинство… Да, ты права; это даже хорошо, что он так раскрылся. Я вовремя остановлюсь!
Где она остановится? В каком это смысле? На выйдет замуж?.. Я должен предотвратить ее остановку! А то ведь она «мастер четких линий»: как говорит, так и сделает.
Сестра вышла из маминой комнаты. Я усиленно делал уроки…
Пальто уже было у нее на руке: ей стало жарко.
Сестра улыбалась, но фигура у нее была не такой спортивной, как всегда: Людмила чуть-чуть ссутулилась, словно на плечах у нее была тяжесть. Мне опять стало жалко ее… Захотелось помочь.
— Людмила, — сказал я тихо, — я кое-что слышал…
— Ты слышал?
— Не мог же я заткнуть уши! Я хотел убежать на улицу, чтоб не слушать… Но уроки! Сама понимаешь…
— Ты должен был войти в комнату и сказать нам, что слышишь. Это было бы честно.
— Я думал, что ничего не пойму… И поэтому не вошел. Но потом я все-таки понял. А когда понял, что понял, поздно было уже входить.
— Что же ты понял?
— Знаешь, Людмила, когда люди кричат, значит, они волнуются. А если они волнуются, значит, переживают… Ты разве не замечала?
— Какая-то чепуха! — сказала Людмила. Но продолжала слушать.
— Когда волнуются, могут сказать что угодно! Вот мама иногда говорит: «Глаза бы мои на тебя не смотрели!» Это она про меня говорит. Но разве она хочет, чтоб я исчез?