К окончанию войны близнецам исполнилось по десять лет; они тоже бросили школу и пошли работать. Паулине было тогда пятнадцать, и она по-прежнему занималась домашним хозяйством, но уже с меньшим энтузиазмом. В голове у нее роились фантазии о мужчинах, любви и всяких волнующих прикосновениях, что весьма отвлекало ее мысли и руки от насущных дел. На нее стали действовать перемены погоды, а также некоторые зрелища и звуки, что проявлялось в приступах сильнейшей меланхолии. Ее начинали преследовать мысли об умерших новорожденных, об испорченных новых вещах, о скитаниях по пустынным дорогам, о незнакомцах, которые появляются ниоткуда и берут тебя за руку, о лесах, где солнце всегда только садится. Причем в церкви эти мысли одолевали ее как-то особенно сильно. А вот песни всегда утешали; когда же она пыталась удержать свою душу и побороть греховные мысли, тело ее дрожало, требуя отпущения грехов, спасения и мистического возрождения, которое произойдет просто так, без каких бы то ни было усилий с ее стороны. Никакой агрессии во время своих фантазий она никогда не испытывала; чаще всего она воображала, что бродит по берегу реки или собирает ягоды, и тут появляется некто с нежным и проникновенным взором. Он без лишних слов сразу все понимает, и от одного лишь его взгляда стопа ее сама собой распрямляется, а глаза невольно опускаются долу. Впрочем, этот некто не имел ни лица, ни конкретной формы, ни голоса, ни запаха. Это была просто некая Сущность, обладавшая всеохватной нежностью, невероятной силой и обещанием покоя. И не имело значения, что сама Паулина не знала, ни что ей нужно делать, ни что говорить — для общения с этой Сущностью слова были не нужны, а после ее благодатного прикосновения все остальные мечты и тревоги Паулины словно растворялись в воздухе. Но сама-то Сущность все прекрасно знала и умела. Так что ей, Паулине, нужно было лишь подойти к прекрасному незнакомцу, положить голову ему на грудь, и он увел бы ее прочь отсюда, к морю, в большой город, в леса… навсегда.
По соседству с семейством Уильямс жила одна женщина, Айви, которая так чудесно пела, что, казалось, могла своим пением выразить все, о чем мечталось Паулине. Стоя чуть в стороне от хора, Айви выпевала ту темную сладость, для которой у самой Паулины даже названия не было; она пела о смерти, отрицающей смерть, к которой Паулина порой так стремилась; она пела о Незнакомце, который все знает и понимает…
Возлюбленный Боже, возьми меня за руку,
Веди меня дальше, позволь лишь
постоять немного,
Ведь я так устала, я так слаба, я совсем