без сил.
Сквозь бури, сквозь ночь веди меня к свету,
Возлюбленный Боже! Возьми меня за руку,
Веди меня дальше, возлюбленный Боже.
И коли путь мой мрачнее станет,
Пусть Ты один меня не оставишь
И доведешь меня до порога…
Когда же я переступлю порог,
Услышь мой зов, всемогущий Бог,
Возьми меня за руку, чтоб я не упала,
Веди меня дальше, как было вначале.
* * *
Так оно и случилось. Этот Незнакомец, этот некто действительно появился как бы ниоткуда. Паулина была исполнена благодарности, но не удивлена.
Он пришел, неторопливо с достоинством ступая по залитой жарким летним солнцем улице городка в штате Кентукки. И был он большой и сильный, и желтые глаза его светились, ноздри раздувались, и вокруг него витала музыка.
Паулина бездельничала. Она стояла у ограды, опершись руками о перекладину и лениво поглядывая на улицу. Она только что замесила тесто для сладкого пирога и теперь выковыривала из-под ногтей остатки муки. Вдруг где-то за ее спиной раздался свист. Это была одна из тех быстрых ритмичных песенок, которые чернокожие ребята обычно насвистывают, подметая улицы, или копая землю, или просто проходя мимо хорошенькой девушки. Обычная мелодия городских улиц, в которой под смехом скрывается тревога, а радость столь же остра и коротка, как лезвие карманного ножа. Паулина внимательно слушала, у нее даже губы чуть шевельнулись в улыбке. Свист стал громче, но она все не оборачивалась — ей хотелось, чтобы мелодия продолжала звучать, — и уже с трудом сдерживала улыбку, хотя и готова была вскоре опять погрузиться в привычные мрачноватые мысли, но вдруг почувствовала, как что-то щекочет ей ступню. Она рассмеялась и обернулась. Оказалось, «свистун» подошел к ней совсем близко и, наклонившись, щекотал ее, одновременно покрывая поцелуями всю ногу до колена. А она никак не могла унять смех и смеялась до тех пор, пока он не поднял голову и не посмотрел на нее. И она увидела прямо перед собой желтые, с тяжелыми веками, глаза Чолли Бридлава, из которых прямо-таки сочилось жаркое солнце Кентукки.
«Видишь ли, когда я впервые увидела Чолли, у меня в душе словно вспыхнула сложенная из разноцветных стеклышек картинка того времени, когда я еще дома жила. Однажды, помнится, после каких-то похорон мы, дети, пошли собирать ягоды, я складывала их в карман своего воскресного платья, и они, конечно же, все раздавились и перепачкали мне не только платье, но и ляжки. Потом эти фиолетовые пятна так и не отстирались. Ни с платья, ни с моей души. Я их пурпурный цвет всегда чувствовала. Как и цвет лимонада, который мама обычно готовила к возвращению отца с поля. Лимонад был холодный, светло-желтый, а с донышка кувшина то и дело всплывали зерна лимонов. А еще я всегда помнила вспышки зеленого света, которые возникали, когда июньские жуки касались листьев деревьев, — это было в ту ночь, когда мы уезжали из родного дома. Эти цвета всегда жили во мне. Они прямо-таки поселились в моей душе. И когда Чолли подошел и стал щекотать мне ногу, это было, как сок тех ягод, как тот лимонад, как те зеленые вспышки света от крыльев июньских жуков — все те ощущения разом на меня обрушились. А Чолли тогда был худющий, и глаза у него были такие веселые. Он любил что-нибудь насвистывать, и стоило мне этот свист услыхать, как меня дрожь пробирала».