«Мы тогда с Чолли хорошо ладили. Решили, что на севере с работой получше будет, и поехали туда. Поселились в двух комнатках над мебельным магазином. Я по дому хлопотала, а Чолли на сталелитейном вклалывал, и все вроде бы у нас было хорошо. Я так и не могу понять, что случилось. Только все вдруг по-другому стало. И еще — очень я по прежним соседям скучала, да и говорили здешние как-то иначе, иной раз и не поймешь их толком. И уж больно много белых было вокруг, не привыкла я к такому. Те белые, с которыми мне раньше доводилось иметь дело, нас, черных, ненавидели, но и к нам не лезли. Я что хочу сказать: никаких отношений у нас с белыми не было. Так, сталкивались время от времени — в поле, например, или на продовольственном складе. Только им ведь всегда во всем главенствовать хотелось. А тут, на севере они повсюду рядом с нами оказывались — и в соседях у нас, и в магазине, и на улице. Цветные-то здесь редко попадались, да они и оказались совсем другими, чем у нас, на Юге. Задаваки. Или снобы, если по-книжному. Ничуть не лучше белых, даже еще противней. Именно они больше всех старались, чтобы каждый чернокожий себя куском дерьма чувствовал. Никак я такого от цветных не ожидала. В общем, тот кусок времени был, пожалуй, самым одиноким в моей жизни. Помнится, я все глядела в передние окошки да ждала, когда Чолли домой вернется. Он в три часа приходил. Даже кошки у меня тогда не было, чтоб хоть с какой живой душой поговорить».
Чувствуя себя одинокой, Паулина обратилась за поддержкой к мужу — ей хотелось хоть каких-то развлечений, чего-то такого, чем можно было бы заполнить мучительную пустоту дней. Работы по дому ей было недостаточно, да там и дома-то не было — всего две комнатки, не было даже двора, который требовалось содержать в порядке, по которому она могла бы иногда просто походить. Многие женщины в городе носили туфли на высоких каблуках, и Паулина тоже попробовала, но ее пришлепывающая походка сразу сменилась откровенной хромотой. Чолли по-прежнему был с ней исключительно добр, но уже немного тяготился ее полной зависимостью от него. Им все реже хотелось что-то рассказать друг другу. У общительного Чолли не было проблем ни с новыми приятелями, ни с разнообразными развлечениями — чуть ли не каждый день к ним на крыльцо поднимался очередной незнакомый мужчина и спрашивал Чолли. И Чолли всегда с удовольствием с ним болтал о чем-нибудь, а потом они вместе уходили, и Паулина вновь оставалась одна. Она завела себе несколько знакомых среди местных чернокожих женщин, но чувствовала себя в их компании неуютно. Они откровенно смеялись над ней, потому что она никак не хотела распрямлять волосы. А когда попыталась с помощью косметики «сделать себе лицо», как у них, то из этого и вовсе ничего хорошего не вышло. Их жалящие взгляды и тайные усмешки из-за ее южного выговора — вечно она глотала согласные — и манеры одеваться вызвали у нее желание полностью сменить гардероб, но тут уже Чолли начал откровенно с ней ссориться. На новые тряпки уходило слишком много денег. И Паулина решила пойти работать. Работа поденщицей какие-то деньги, конечно, приносила, и этого хватало на некоторые обновки, однако отношения с Чолли все больше портились. Его раздражали ее бесконечные покупки, и он довольно бурно выражал свое недовольство. Ссоры буквально рвали в клочья их брак, еще недавно такой счастливый. Паулина, конечно, была еще совсем девчонкой и по-прежнему верила, что существует то бескрайнее плато счастья, по которому ее за руку поведет сам Господь, и Он всегда окажется рядом, если на пути встретится нечто ужасное. Только теперь она куда более ясно себе представляла, что значит «нечто ужасное». Теперь в их семье главным предметом обсуждений и споров стали деньги; Паулине требовались деньги на новые наряды, а Чолли — на выпивку. Печальнее всего было то, что на самом деле Паулина вовсе не была помешана на шмотках и косметике. Ей просто хотелось, чтобы другие женщины смотрели на нее с одобрением. После нескольких месяцев поденной работы ей удалось получить постоянное место — прислуги в семье весьма среднего достатка и весьма высоких претензий. Особенно в том, что касалось образа жизни.