Между тем хозяин дома возвращается и, деловито щелкнув электрическим чайником, спрашивает:
— Чай?
Я киваю, лихорадочно соображая, как начать разговор, но он облегчает мне задачу, в присущей ему повелительной манере говоря:
— Мне казалось у тебя сегодня встреча с налоговиками.
— У меня уже была сегодня встреча… со следователем из ОБЭП и, — я поднимаю на него глаза. — И у меня к тебе вопрос: чего ты всем этим добиваешься?
Он на мгновение застыл с пачкой чая в руках, и в глазах его мелькнуло удивление, но меня это не остановило, и я ядовито зашипела:
— Чтобы я сама к тебе прибежала, как побитая собака? Чтобы унижалась пред тобой? Чтобы сама ноги раздвинула за деньги, как все твои шлюхи?
Владимир Иванович продолжал на меня молчаливо и тяжело смотреть. Это окончательно сорвало последние тормоза. Видимо, даже мои нервы оказались не стальными.
— Так я раздвину, не вопрос! — делаю два шага по направлению к нему, хватаю за руку и кладу ее себе на талию. — Если такова цена спокойствия моей семьи, то я готова.
Пачка с чаем летит на пол, и мужские пальцы больно впиваются в мышцы спины, притягивая к нему еще плотнее. Лицо Владимира Ивановича оказывается очень близко, и меня обдает стойким перегаром.
Что же я творю?
Короткий всхлип — преддверие слез срывается с губ и тело наливается тяжестью, каменея в его объятиях, а мужчина смотрит на меня странно, словно впервые увидел или разглядел нечто недоступное ранее его пониманию.
Он резко с силой отталкивает меня и, не удержавшись на каблуках, я лечу на пол, больно ударившись бедром.
— Ты за этим, блядь, пришла?! — рычит он, даже не делая попытки помочь мне подняться. — За деньгами?
Я издаю истерический смешок.
— А разве не за этим вы с Верочкой меня подставили?
На его лице отражается откровенное непонимание ситуации. Такое невозможно подделать. Да и незачем.
Владимир Иванович, видимо, сделал из моих слов свои какие-то не слишком трезвые выводы. Вернувшись за стол к своей любимой бутылке, он хлебнул водки прямо из горла, со свистом выдохнул и, подняв на меня ненавидящий взгляд, приказал:
— Убирайся!
Я с трудом поднимаюсь на ноги. Тело будто налилось свинцом.
— Почему ты столько пьешь? — спрашиваю, подбирая с пола свою сумочку.
Он опускает голову на руки и хрипло отвечает:
— Потому что некому отобрать бутылку, — и снова подносит алкоголь ко рту.
Ко мне приходит понимание — он стал одинок. Раньше бутылку отбирала Ольга.
Чувство жалости теснит грудь, и я уже почти протягиваю руку, чтобы сделать то, о чем, возможно, пожалею потом, но злобный рык заставляет меня сначала вздрогнуть, а потом отпрянуть.