Последнюю фразу он едва не прокричал. Скорбь проклюнулась из сердца, как птенец, и принялась раздирать его острыми коготками и клювом. Дом, близкие, родные – в его памяти все было залито кровью.
Рубина выпутала из шали тонкую руку. Обняла его и заставила положить голову себе на плечо. И принялась тихонько гладить по спине, напевая колыбельную:
Тишина
Струной звенит,
Что никак не разорвётся.
Полночь
Канула в зенит
Свежий ветер сладко пьётся.
Звёзды
Падают в сирень –
Потаён полог зелёный.
Под закатом
Дремлет день,
Летним солнцем утомлённый.
Сон
Как маленькая смерть –
Приоткроет в вечность дверцу.
Ты услышишь
Тишину…
Тишину в усталом сердце.
[3]От ее голоса – слабого, нежного, в душе Зохана окончательно рухнула плотина воли, которую он так тщательно выстраивал, пытаясь забыть произошедшее. Осознание того, что он никогда больше не увидит мать, а брат стал чудовищем, обрушилось на него с силой неумолимого палаческого удара. Хан застонал, обхватив голову, заскрежетал зубами.
– Матушка всегда говорила: поплачь, и тебе станет легче, – донеслись до него слова девушки.
Он поднял на нее красные от невыплаканных слез и отчаяния глаза, и хрипло спросил:
– А ты?
Она горько улыбнулась. Хотела ответить, но кашель начал бить ее с новой силой. На миг Зохан погрузился в отчаяние, и все вокруг стало черным-черно, ему даже показалось – он уже умер и бежит по тропе Вечной охоты навстречу смеющейся прекрасной Шамисе, из-за плеча которой выглядывает улыбающийся Дархан Асаш. Но теплая рука человеческой девушки все так же гладила его по плечам и спине, возвращая в реальность, и – возвращаясь, – Хан осознал, что жизнь лучше, чем смерть, а борьба важнее покорности.
– Я – Смерть-с-ветки! – прошептал он. Было бы тут ведро холодной воды, вылил бы на себя, не задумываясь, чтобы привести в чувство. И повторил громче: – Я – Смерть-с-ветки! Последний в клане! Я должен быть сильным!
Рубина смотрела на него широко раскрытыми глазами. Когда он замолчал, прошептала:
– Ты действительно сильный, Хан! Не то, что я…
И заплакала сама. Закрыв лицо руками и раскачиваясь, как старуха-плакальщица на похоронах.
Зохан обнял ее. Уткнулся лицом в волосы. Шептал какую-то успокаивающую ерунду, в душе радуясь, что девушка, наконец, начала оттаивать. Руби уже рыдала во весь голос, бессвязно вскрикивала: «Мама! Мамочка!», билась об него, как раненая птица, но он держал крепко. А когда она, измученная слезами, уснула прямо у него на руках, осторожно стер пальцем мокрые дорожки с ее щек, загасил костер, сменил ипостась и обернулся вокруг нее большущей кошкой-ночью. Несмотря на усталость, ему не спалось. Он ощущал себя изменившимся, и неудивительно, ведь он выдержал самый главный бой – с самим собой! Самые страшные грехи – отчаяние и страх. Сегодня он смог побороть первый, и был благодарен Руби за то, что она явилась его невольной причиной.