– Что здесь происходит? – возмущённо закричала она и, посмотрев на своего сына, который со стоном склонился над своей прокушенной рукой, с беспокойством бросилась к нему.
– Что они с тобой сделали?
– Это благодарность за то, что мы их тут приютили, – злобно поглядывая на нас, произнёс сын тёти Эрны, сплёвывая сквозь зубы. Его глаза, казалось, налились кровью.
– А эта гадкая девчонка совершенно дикая и неуправляемая. Вот, посмотри, что она сделала. Она прокусила мне руку.
Увидев посиневшую руку своего сына и следы зубов на ней, она в ужасе закричала:
– Как? Что это за дикость? Этого ещё не хватало, – уже в бешенстве сказала она. – Ну, всё, с меня хватит. Больше я этого терпеть не намерена. Быстро собирайте свои вещи и убирайтесь отсюда вон, и чтобы духу вашего здесь больше не было.
Я чувствовала, как у мамы в этот момент опустились руки, она стояла, вся побледнев, глядя на всё невидящими глазами.
– Вон! Я сказала, вон отсюда! – уже истерично прокричала тётя Эрна и, указав нам рукой на дверь, остановилась в ожидании. Мама машинально начала собирать вещи в чемодан, а я тем временем быстро оделась, после чего мы направились к выходу. Тётя Эрна всё ещё бежала за нами по лестнице и кричала нам вслед:
– И чтобы ноги вашей больше здесь не было! Оборванцы! Нищие!
Её голос ещё долго звенел у меня в ушах, казалось, что мир в этот момент окончательно обрушился на нас, а фигура тёти Эрны грозной тенью продолжала ещё какое-то время злобно следовать в моём подсознании повсюду за нами.
Итак, мы оказались на улице. Невыносимый жестокий холод тут же сковал наши лица и руки. Ветер неистово стенал и гулом завывал в потрескивающей вершине деревьев, а опускаясь на землю, вихрем поднимал снег и, кружа перед нами, больно, как осколки режущего стекла, впивался нам во всё тело. Иногда мимо нас проходили люди, укрываясь руками, как и мы, от снежной бури. Долго и утомительно, преодолевая снежные препятствия, мы добрели до покрытой изморозью скамейки, одиноко стоявшей среди заснеженных деревьев. Мама тяжело опустилась на неё. Я заметила по выражению её лица, будто она внутренне преодолевает какую-то сильную боль. Увидев моё беспокойство, она тут же произнесла:
– Сейчас, дочка. Я немного передохну, и пойдём дальше.
Наконец приподнявшись, она тут же схватилась рукой за грудь.
– Что с тобой, мама? – в замешательстве, спросила я.
– Ничего, дочка не беспокойся. Это сейчас пройдет, – сказала она, пытаясь меня успокоить, но её лицо говорило о том, что она всё ещё с трудом преодолевает боль в груди. Она свернулась комочком в своём сером драповом пальто, которое казалось очень лёгким для зимы. Она утерла покрасневшей рукой лицо от слёз, которые выбил из её глаз сильный ветер, в обрамлении пушистой белой шапочки её лицо казалось совсем бледным и осунувшимся, несмотря на холод. Вскоре она, будто очнувшись, поднялась со скамейки, а я следом за ней. Мы медленно побрели дальше.