Исповедь падшего (Литошко) - страница 2

— Нет, в этом я бессилен. Но я могу помочь тебе освободиться от грехов, что терзают твою душу. Пока еще не поздно. Расскажи мне о своей жизни, Мартин!

Я перестал бродить вдоль стены и на мгновение замер, углубившись в воспоминания. Человек в темных, почти черных одеждах навевал на меня необъяснимое разумом спокойствие, которое передавалось через его глаза. «Возможно, это последний человек в этой жизни, с коим мне осталось поговорить, — предположил я. — На том свете мне предоставят бесконечное количество часов, чтобы отдохнуть от общения».

— Вы правда хотите знать?

Святой отец молча дал ответ взглядом и опустился на край кушетки — жалкое подобие кровати. Впрочем, теперь и я сам выглядел не менее жалким. Я заглянул вглубь своих мыслей, далеко в прошлое. Память все еще хранила все события, каждую мелочь былых дней. Она мой личный дневник, который я впервые в жизни решился «зачитать» совершенно постореннему человеку и своему последнему слушателю…

Часть первая

Глава первая. Детство

Меня зовут Мартин Моррэс. Теперь это имя известно многим, но когда-то его знало лишь меньшинство. Родился я в 1901 году в Чикаго и до сих пор не понимаю, почему мне нравится этот город, ведь было множество причин признать обратное. Наверное, это было вложено в меня в момент рождения. Ненавижу этот день! Моя мать умерла, дав мне жизнь, а я так и не увидел ее глаз. Единственным моим наставником стал отец, Френсис Моррэс: суровый, тщеславный, эгоистичный. Он был человеком самых строгих правил: адвокат, блюститель закона. Эта профессия была единственным смыслом его жизни. Он оставался адвокатом всегда и везде, даже тогда, когда говорил со мной, когда мы ужинали, когда мне нужен был отец, просто друг, а не бесчувственный представитель закона. Высокий и слегка худощавый, с тяжелыми, грубыми чертами лица, он никогда не улыбался. В момент, когда он становился недоволен мной или зол, а это случалось очень часто, отец называл меня малолетним преступником и, вдобавок ко всему сказанному, настойчиво винил меня в смерти матери.

С самой ранней поры моего детства целыми днями мы говорили только об одном — правилах жизни и страны: мораль, этикет и законы, законы… Их бесчисленное множество преследовало меня неотступно. Один день — новый закон, и никаких исключений!

— Ну что, Мартин, ты готов отвечать? — спрашивал каждое утро отец.

Небольшая табуретка, а напротив — высокий стул. Никакой воды и завтрака. Порой, я не спал до рассвета, заучивая очередную букву закона, слово в слово, иначе экзамен не будет зачтен. Каждый день ровно в восемь утра в гостиной меня ждал отец, а также табуретка, на которую я должен был встать, словно на пьедестал, и торжественно, громко, а главное — четко и без единой запинки огласить новый заученный закон либо предписание из кодекса. Но помимо законов страны и граждан мне надлежало знать правила нашего дома. Они были прописаны крупным шрифтом на большом листе бумаге, напоминающем афишу или плакат, который висел на стене в моей комнате прямо напротив кровати. Так было задумано специально, чтобы я мог видеть его, отходя ко сну и просыпаясь на рассвете.