Она подсела поближе к Френтису, обняла его и положила голову ему на плечо. Наверное, со стороны они выглядели прекрасно: ни дать ни взять юные возлюбленные, прижавшиеся друг к другу на пляже под луной. Но эту идиллическую картинку нарушил ее голос, резкий свистящий шепот душевнобольной женщины, не способной себя контролировать:
— Знаю, ты страдаешь. Я помню эту боль, любовь моя, пусть с тех пор прошло уже несколько жизней. Ты считаешь меня жестокой, но что ты знаешь о настоящей жестокости? Жесток ли тигр, охотящийся на антилопу? Или красная акула, промышляющая кита? Был ли жесток ваш безумный король, когда послал тебя на ту бессмысленную войну? За жестокость ты принимаешь волю, а воля у меня была с самого начала. Я ведь не сумасшедшая. Обещаю, едва мы покончим с этим списком, мы с тобой напишем новый, и тогда, вычеркивая имена, ты будешь радоваться, а не страдать.
Она прижалась крепче, довольно вздыхая… а зудящий бок горел огнем.
* * *
На островах они убили еще двоих. Сначала — купеческого приказчика на Ульпенне, которого она сама задушила, когда тот, пьяный, вышел ночью отлить. Затем — подавальщицу из таверны на Астенне, которую Френтис заманил к себе в комнату, вертя у девчонки перед носом серебряной монеткой. Она хихикала, идя за ним по лестнице, хихикала, когда он с поклоном пропустил ее в дверь и принялся зажигать лампу, хихикала, пока он сжимал ее в объятьях. И вновь женщина позволила ему сделать все быстро.
Они сели на корабль еще до рассвета, успев отплыть с утренним отливом. Четыре дня спустя судно бросило якорь в Динеллисе — огромном, даже больше Миртеска, шумном порту. Место госпожи и телохранителя вновь заняли муж и жена, только на сей раз она надела «маску» испуганной мышки, а Френтиса заставила играть роль властного спесивца, избалованного сынка мельденейского купца, присланного проследить за торговыми делами отца. В Динеллисе их ждала очередная жертва — круглолицый трактирщик, которого Френтис громогласно принудил присоединиться к ним на веранде и выпить бокал вина. Там они его и оставили. Он сидел, невидяще глядя на бухту, а чаша покоилась на его обширном животе.
Дни становились кошмарно однообразными, по мере того как они пробирались все дальше на север. Френтис не мог уловить в ее списке ни малейшей закономерности. Деревенская прачка, жившая в десяти милях от Динеллиса, два дня спустя — дюжий батрак, а еще через день — полуслепой и полуглухой старик. Если бы Френтис своими глазами не видел, как мужчина со странно знакомым голосом передавал ей этот список, он решил бы, что это повредившийся рассудок приказывает ей убивать совершенно случайных людей. Но хладнокровие, с которым она совершала убийства, убедило его, что она делает это совсем не ради развлечения. Напугавшая его жестокость, с которой она расправилась со стариком в Гервеллисе, сменилась невозмутимой деловитостью. Убивала ли она сама или принуждала его сделать это, все продумывалось до мелочей. Они наблюдали за жертвами и убивали, как только предоставлялась возможность, — быстро, если не сказать чисто, успевая уйти до того, как поднималась тревога.