возвышались на середине. Между стопками тарелок жались рюмки, грудой лежали ножи и вилки.
— Ну! — мать звонко хлопнула в ладоши. — Все перезнакомились, перездоровались? Давайте — к столу! Только мы — богема, и пусть никого не шокирует, придется всем поработать. Мистер, у вас крепкая мускулатура, открывайте вино. Вот вам штопор. Месье — она поманила изящного черноглазого офицера с усиками, — режьте сыр — это тонкая работа. Ах, не понимаете? Витка, переведи.
Виктория заговорила с офицером по-французски слишком бойко, слишком улыбалась ему, и нож подала не простым движением, и это было стыдно, а иначе не выходило. Красивенький француз с изысканной почтительностью взял нож и ловко успел поцеловать ее руку. Она поскорей отошла. Хотя Лидия Ивановна прекрасно распорядилась приготовлениями, но в полумраке все действовали неуверенно и небыстро. Она нетерпеливо крикнула:
— А ну, зажгите эту вульгарную, наверху… люстру! С голоду умрешь!
За стол уселись с трудом, задевали друг друга локтями и плечами. Виктория почувствовала себя зажатой: слева — француз, справа — Станислав Маркович. Тошно. Убежать? Куда? В свою комнату, к лампе? Француз ухаживал почтительно и ловко, Станислав Маркович — заботливо, как свой. И все равно надо оставаться здесь, в шуме и хохоте, встречать заинтересованные взгляды, слышать затасканные комплименты, смеяться, отвечать вздор.
Есть не хотелось. Всем налили в рюмки спирт. Мать крикнула через стол:
— Ты только не опьяней, девчонка!
Виктория взяла рюмку, Станислав Маркович задержал ее руку:
— Ради бога!
Но она отхлебнула — обожгло горло, перехватило дыхание, по щекам пошли мурашки, разбежались по всему телу — отставила рюмку. Пить вино приятнее, и тает понемногу ледяная тяжесть в груди. И пусть кругом кричат, смеются, гремят посудой. А этот француз что-то рассказывает о последних открытиях австрийского ученого Фрейда: «Миром правит секс». Оказывается, величайшие мировые события «имеют причины сексуального порядка». Слушать его интересно и неловко, но это ведь научная теория, и — француз прав — ей как медичке необходимо знать. Скрывала смущение, говорила:
— Да, да, поразительно. Феноменально.
Станислав Маркович тянул за рукав:
— Съешьте что-нибудь. Ведь опьянеете. — Беспокойно спрашивал: — Что он там говорит? Не очень-то слушайте. Что говорит, а?
Она смеялась:
— А вам какое дело? Что за контроль? Кто вы такой?
Зачем-то игриво поглядывала на молоденького офицерика, похожего на пухлую девочку, — он не сводил с нее круглых глаз. Озаровский казался расстроенным, и она часто встречала его остановившийся, будто испуганный взгляд. От него стыло в груди, и она не выдержала, протянула к нему рюмку, задорно и нежно, подражая матери и стыдясь того, что делает, сказала: