Опять он долго молчал.
— Прежде никогда не думалось, что даже в деятельности гения такое большое, вероятно решающее, значение имеют человеческие черты, человеческий облик.
Потом ходили вдоль пыхтящего паровоза.
— Не грусти, Виташа. Время стремительно быстрое, осень примчит — не заметишь. Письма — пока через Оленьку. Я телеграфирую адрес, но телеграммы, говорят, еще пешком ходят.
С паровоза крикнули:
— Можно ехать, товарищ командир!
Обнялись.
— Ты похожа на Маришу и, странно, на нее. Она вернется. И мы поможем ей. — Отец поднялся по узким ступенькам, стал силуэтом на оранжевом зареве топки. — Не грусти. Пиши почаще. Станиславу скажи…
_____
Только кусок ночи. Нет — невозможно до осени. Да, время стремительно быстрое, но когда ждешь… Папка, родной, ты, конечно, такого не ждал. Надеялся вырвать, вернуть. Вернется ли она от своей «сказочной жизни, триумфов»? Любовь? Привязанность? Но к Нектарию-то — ни любви, ни привязанности. Чего-то я не могу, чего-то не пойму, не прошу… Не за себя, папка. «Только ты останешься у меня…» Нет, весной сдам все… Хуже всего ждать и догонять — верно! А вдруг Станислав приехал уже? Сошел на Товарной — ближе к дому — и… Еще шести нет. Он-то рискнет и без пропуска, но задержат. И Лагутин его не пустит. Да почему же так обязательно сегодня? Не буду ждать. Полежу часок, потом в амбулаторию, оттуда в университет. Вечером Серегино извещение совершенно не тронуло, а ведь сенсация, как сказал бы Станислав: «Надлежит явиться в один час, в анатомический корпус на лекцию профессора В. А. Дружинина. Ergo, не опоздайте, синьора!» Уж не опоздаю. Наверное, счастлив старик.
Старик был счастлив. Первую после отстранения лекцию прочитал блистательно, как никогда. Аудитория набилась до отказа. Не только медики и естественники — многие юристы, математики, физики, даже технологи пришли. Встретили аплодисментами и после конца долго аплодировали. Дружинин помолодел, блестели глаза, разгорелось бледное лицо.
На совещательный час остались только медики и естественники. Но разговор сразу же неожиданно ушел от анатомии.
Рыженький Ваня Котов выкрикнул:
— Эх, и жизнь начинается, братцы! — и смутился, что так громко.
Дружинин посмотрел на него с интересом и чуть иронически. Ваня тихо, вроде бы в оправдание, сказал:
— Вы ведь тоже за большевиков, Виктор Александрович.
Дружинин снял очки, не спеша достал футляр, из него лоскут замши и начал протирать стекла:
— Всем вам, коллеги, знакомо имя великого Сеченова. Я всей душой разделяю его мудрое, я бы сказал, изречение: «Кому дорога истина вообще, то есть не только в настоящем, но и в будущем, тот не станет ругаться над мыслью, проникшей в общество, какой бы странной она ему ни казалась».