Когда устраивались на этих нарах, Леонид сказал:
— Разве плохо? Антик с мармеладом.
Все хорошо. Главное — едем. И Леонид рядом дышит. Умаялся — вещи тяжеленные, и сколько их! Еще проводник славный, помог. Однорукий — война. Хоть бы конец. А твердо на тонком одеяле.
Как плачет ребятенок, заходится даже. Болит что-нибудь. Наверное, животишко. Посмотреть? Ничего же я в маленьких не понимаю — весьма глубокое санпросветное образование. А если нужно лекарство? У меня же аптечка.
Тихо слезла с полки, вошла в соседнее отделение. Под нарами на столике мигающий огарок. Посреди скамьи, на пестрой подушке, сверток: сквозь одеяло видно, как там бьется маленький кричащий человек. Равномерно, как машина, покачивает подушку рука матери. Женщина спит, прислонясь к стене. Заострившееся серое лицо кажется неживым — черные тени под глазами, полуоткрытый рот. А рука равномерно качает и качает.
Виктория осторожно присела на край скамьи. Женщина встрепенулась, сильней закачала ребенка, увидела Викторию. Худенькое лицо скорежилось, собралось мелкими морщинками, она всхлипнула, словно разорвалось что-то у нее в горле:
— Оюшки, родимые! Только б довезть живого! Оюшки, Санюшка мой, сыночек, сиротинка моя, — и бухнулась лицом в подушку у ног ребенка.
Свечка замигала, угрожая погаснуть.
— Расскажите, что с ним? Перестаньте плакать. — Виктория гладила вздрагивающую спину. — Перестаньте. Скажите, что с ним? — говорила твердо, ласково, а руки и ноги стыли: «Если можешь помочь — должна», — говорила тетя Мариша. А что я могу?»
— Вчера с вечера животик. А ныне с обеда все хужеет… как чуть поест…
«Больше всего младенческих жизней уносят желудочно-кишечные…»
— …С тела спал и жаром горит, — оюшки, не довезть мне сыночка…
— Перестаньте! — «Опасность тем больше, чем меньше ребенок». — Сколько ему?
— С воскресенья шестой месяц…
«Самый хрупкий возраст — первый год жизни…» Не то. Что я могу? Что знаю? Что помню? Primum non nocere — не повредить!
— И все как есть мушшины вкруг…
Действительно, отовсюду торчали мужские ноги. Что я помню? Топленое молоко трехдневной давности и кашу — нельзя. Что можно? Чуть подслащенный чай (открою восьмушку), рисовый отвар (где взять рис?), укропную воду (неоткуда!), грелку (поискать бутылку с пробкой), компресс. И еще Эсфирь Борисовна говорила: у малышей бывает стремительное течение. Скорей — врача. Может быть, в поезде найдется? Проводник славный, надо к нему. Маленький, не плачь! В голове мутится — не плачь!
И, как всегда случалось, в действии чехарда мыслей кончилась. Для компресса: клеенку, вату, бинт. Намочить можно платок носовой. Из неприкосновенного сокровища — щепотку чая и кусочек сахара (маленькая Любка простит!). Где бы найти бутылку с хорошей пробкой? И врача. Врача!