— Как пропали?
— Когда пришли нежданно вести об Октябрьском перевороте, решил тут же в Питер податься. Здесь еще неразбери-бери что творилось. Дорогой тифы свалили: возвратный не отпустил — сыпняк подоспел. Провалялся я три месяца с лишним в Мариинске (помните — проезжали?). Дальше ехать было не на что — все ресурсы истаяли. А байкальские этюды хозяева мои — душевные, распрекрасные люди — подарили фельдшеру. Рассудили: «Спасибо — живой, а картиночки сам, однако, намаляришь».
— Правильно рассудили!
— Лучше бы одежину последнюю — пальто, даже шляпу…
— Даже шляпу?!
— Были удачные этюды…
— Вот будущим летом поедем!
Он повернулся, веселый, азартный:
— Чур, без обмана?
Она откинулась:
— Не люблю, когда не верят.
— Представьте, ведь и я не люблю, — сказал сердито, будто обвиняет. — И что вы от меня обороняетесь? Ну, не сибиряк, ничего не поделаешь, тверяк, да не вовсе уж негожий человек. А с вами я даже сам себе нравлюсь, Витя!
— И мне! Хоть не сибиряк… — Засмеялась, заторопилась: — Но в Сибири мне все… Я даже не знаю, что может не нравиться в Сибири.
— Соловьи.
— Что?
— Соловьи. Вот честное слово, тверские нежнее, музыкальнее. Чур, весной, до Сибири, заедем послушать тверских? Ну, по рукам? — он протянул обе.
Она хлопнула так, что ладони обожгло.
— Тяжеловат ударчик у хрупкого создания.
Руки утонули в больших ладонях.
Поезд словно притормаживал, показались складские строения, вагоны. От жара в руках хотелось смеяться.
— Неужели приехали?
— Рановато.
— Слушайте гудок! Нет, проходной, — поехали дальше!
— Вам не нравится, что я с вами? Это поистине ужасно, — покачу на сей же площадке обратно.
— Без шляпы-то?
— Что шляпа! Где голова?!
— А может, она с вещами осталась? Может, в шляпе?
— А ваша прямота в саквояже?
Виктория вскочила, встала у перил, посмотрела сверху ему в глаза.
— Поищем? Без вашей головы будет, пожалуй… плохо.
Леонид с трагическим глубокомыслием произнес:
— «О, женщины, женщины, женщины — слабые и лживые создания!» — писал великий Бомарше во времена феодального неравноправия.
Промелькнула крошка-станция с поселком, речонка, лесок. Ночные передряги и бессонница, длинный день, как скачка по ухабам — того гляди вышвырнет (и вышвырнуло на товарную платформу!) — все вместе вытянулось в несуразный, неправдашний сон. Сквозь тревоги, заботы, хлопоты неожиданно, как на «гигантских шагах», то взлетишь под небо и захватит дух, то снова толчёшься по земле.
— Вы бы сели. Болтает ведь.
Взгляд, следивший за ней, разбередил память о непоправимой вине. Села, обхватила колени, оперлась на них лбом.
— Вот, говорили — делать самое нужное.