И опять долго молчали.
Паровоз тяжело пыхтел на подъемах; потом, грохоча, летели под уклон. Справа и слева среди полей виднелись холмы, даже горы — Урал. А Сибирь не отпускает. Могила Станислава — навсегда боль. И все, что прожито, и всех, с кем прожиты три таких трудных года, — не забудешь, не разлюбишь. Дубки — все вместе и каждый в отдельности — навсегда дорогие. Серега, Наташа, Раиса Николаевна… Эсфирь и Русов, Лагутин… А Руфа-артистка? И все пертеровцы славный народ. Какие проводы устроили — в капустнике всех продернули, пели, танцевали… А на прощание уселись, как цыганский хор, Тонечка-солистка завела:
Куда, Витя, едешь?
Куда уезжаешь?
На кого ж болящих,
Лекарь, покидаешь?
На припеве «Эх, раз, еще раз…» Рушка-толстушка вылетала как перышко, тряся плечами шла по кругу.
И Леониду спели:
Куда, Леня, едешь?
Куда уезжаешь?
На кого пертерских
Женщин покидаешь?
А ведь правда, он очень внимательный, заботливый. Хотя всегда иронически, грубовато: «А ну, равноправный слабый пол, по вагончикам. Прыгать на ходу не пристало вам». Руфа говорила: «Наверное, мать у него хорошая». И, наверное, просто казалось, что ко мне он особенно как-то…
Леонид посмотрел на часы:
— Наши пертеровцы сейчас репетируют второй акт «Ученика дьявола». Да?
— Кстати, вы успели все эскизы и макет?
— Спасибо Руше, успел…
— Руше?
— Ну, вашей дружбе.
— Причем это?
— Я сказал: так ли, сяк ли — уеду с вами, ни часом позже.
Вот оно! Вот почему Руфа целых шесть дней придумывала: помоги дошить платье, потом — подожди, обменяем постное масло на шпиг, удобнее везти.
Смеяться? Сердиться? Засмеялась:
— Рушка предатель. Непременно через год приеду ей уши надрать!
— Предатель? Ей же спокойнее, что вы не одна.
— Еще бы — такая охрана! — И опять засмеялась. — Все-таки счастье побывать в Сибири. А мы-то сколько проехали, сколько видели!
— Не так уж много. Все вдоль железной дороги. Вот мне удалось побродить. Весной семнадцатого мои заказчики решили, знаете, повременить с постройкой банка, а я решил взглянуть на Байкал, раз уж занесло на Ангару. И, знаете, прошлялся до холодов. На поезде — сорок сороков тоннелей над Байкалом — до Верхнеудинска; обратно по Селенге — что за река! — где пешком, где на лодке до устья. Берегом Байкала тоже пешой, и на товарняке — до Ангары. Вода изумрудная, и на самой середине — глубина сажени три! — каждый камешек виден. Вкусная, холодная. «Ангару пил? — говорят. — Еще приедешь». А «славное море, священный Байкал»? Бай Кёль — «богатое озеро». Чудо чудное, диво дивное. И в ясный день, и в туман, и в дождь, и в бурю. Вы должны побывать. И мне еще придется — байкальские этюды пропали. А были удачные.