— Стыдно силой пользоваться.
Она с трудом разняла руки. Петрусь отряхнулся, точно кутенок после купанья.
— Подождите, вырасту ж, тогда не справитесь.
Глухо стукнула дверь в сенях. Петрусь насторожился. Открылась дверь в избу.
— Мама, мама, мама! — Он радовался так, будто мать вернулась после долгого отсутствия. — Мама, мама, мама!
Виктория будто впервые услышала, по-настоящему поняла это слово.
— Не разбудил вас? — Женщина поправила чулок на неподвижной ножке, села с шитьем у окна.
Мальчик играл коробками — строил поезд, шипел, гудел и свистел. Потом выросла каланча и — «бом-бом-бом» — возвещала о пожарах. Стадо разбежалось по полю: мычало, блеяло. И все-таки Петрусь успел рассказать, что они поедут в Ирпень к деду, как большевики победят. Мама украинка, а батько родился в Петербурге — Петрограде теперь. Коля хочет быть учителем, а он, Петрусь, механиком в типографии, как батько. А по воскресеньям — целый день читать. Мать изредка поясняла: «Хочется домой, на Украину, «Сюда заехали с Нарымского краю, из ссылки», «А Петрусик читать научился с трех лет — сам. Читает швидче Коли, хотя тому вже девять».
Почему здесь так легко? Этот маленький, беспомощный и независимый человек. Мать… странно — в ней такой же глубокий, солнечный покой, как у тети Мариши… был. В избе красиво. А отчего? Только белые без пятнышка стены и потолок, ярко расшитая мешковина — занавески, покрывало, скатерть… А красиво.
Сумерки туманили белую хату, запахло свежим хлебом.
— Мам, калачи-то скоро?
— Батько в дом — и калачи с печи.
— А они знают, когда батько придет? У них часы?
— А как же ж!
— На цепке или наручные?
— Спекутся — поглянем.
Петрусь засмеялся, вздохнул, проглотил слюну, повалил коробки, — ему уже не игралось.
— Калачей-то неделю не было.
— Уж неделю! В понедельник ще хлеб утром ели, а сегодня пятница, — женщина встала с лавки, складывая шитье. — Зараз выну калачи. — Вдруг подалась к окну: — Ото вже наши. Ох, бачите, батько с ними.
— Батько, батько, батько! — запел мальчик. — Батько наш пришел.
В сенях — шаги, смех, голоса, распахнулась дверь.
— Вот, Анна Тарасовна, чудесное совпадение: мы старые знакомые с Николаем Николаевичем. Я же в «Знамени революции» работал.
Опять неестественно громко, и фамильярность эта…
— Едем себе на извозчике, гляжу: батько, — певуче, как мать, сказал Коля. — Ох, калачи румяные!
— И мне калач, и мне калач, и мне! — распевал Петрусь.
Станислав Маркович подошел к печке, подал саквояж:
— Ефим Карпович собирал. Я в тайны женского туалета…
— Хорошо. Спасибо.
За ним подошел высокий худой человек в вышитой рубашке. Черты резкие, а глаза — серые в густой тени ресниц — глаза Петруся.