— Я разбудил? — Такое огорчение было в голосе.
— Ничуть. И не думай. Сама проснулась. А ты что делаешь?
Петрусь пожал плечами:
— Так. — Подбросил коробок, поймал, стал смотреть в окно.
Виктория приподнялась, коса с коробком на конце, шурша, поползла по сеннику. Петрусь отбросил ее от себя:
— Змея! Змея же!
Виктория вступила в игру, ахнула, уткнулась лицом в подушку.
— Да не ядовитая же, — снисходительно успокоил веселый голосок.
Виктория выглянула одним глазом:
— Совсем не ядовитая?
— Совсем. Но раз вы робкая — оторву ей голову. — Петрусь сдернул с косы коробок, кинул его к остальным. — У меня этих голов много, видите? Есть и ядовитые. — Он деловито перебирал коробки с разными ярлыками, приговаривал: — Медянка, гремучка, уж, гадюка, а это большой удав.
Виктория разглядывала мальчика: маленький, волосы легкие, пушатся прозрачными колечками, как у совсем крошечных. И какой-то трогательный… А взгляд, разговор, все поведение…
— Сколько тебе лет?
Петрусь хитро усмехнулся, пересыпая в руках «змеиные головы».
— А не угадаете! Сколько? Ну?
Чтоб не обидеть, она прибавила:
— Четыре.
Он хлопнул в ладоши.
— Так и знал! — И засмеялся, закатился.
— Ну, подожди… Ну, сколько же? Ну, скажи.
Петрусь перевел дух, посмотрел снисходительно, как старший:
— Шесть.
— Ну да! Встань-ка! — Она стала на колени, пригибая голову, чтоб не стукнуться об потолок, и хотела поднять мальчика.
Он со смехом отвел ее руки:
— «Встань»! Так и знал! В том и дело, что не могу. Нога — видите? И расту плохо. Бывает, даже три дают.
Виктория села. Только сейчас увидела, что правая ножка у него короткая, ровная и как неживая.
— А… болит?
— Нет. Называется больная, а просто парализованная. Вы знаете, что это — парализованная? — Он особенно выговаривал мудреное слово, — ему, видно, нравилось оно.
— И давно у тебя?
— Наверное, когда я еще у мамы невидимо рос. Или после. Давно.
— Да?.. А доктор тебя лечит? — «Что я говорю? А что сказать? Какое несчастье…»
— Батько считает, как большевики победят, лечить станут даром. А сейчас что? Тыщу надо на такую болезнь. — Петрусь собрал коробки, опираясь на руки подвинулся к Виктории. — Поезд построю, в Москву поеду. Поедете?
Совсем близко пушистый затылок, кольца волос над тонкой шеей, — не удержалась, обхватила, прижала к себе Петруся. Бархатистая щека коснулась щеки Виктории, запахло парным молоком, хвоей, детством…
— Пустите! — Мальчик рвался, смеялся. — Нечестно ж. Напала со спины.
Виктория не могла разжать руки — занемели от восторга, от щемящей боли, от тепла маленького тела. Хотелось засмеяться, и подступали слезы.