Сквозь высокие окна аудитории солнце валилось на головы студентов, и даже на лекции Дружинина вдруг слышались шепоты, шуршанье тетрадей и вздохи. А Сережа посмел написать Виктории записку, и она не отложила ее до конца лекции, а преспокойно развернула: «Что с вашим физиопортретом? То — мудрое вдохновение, то — глупость несусветная. Руфин диагноз: мания влюбленоза, объект — Дружинин. К вашему сведению: у него — внучка, ergo,[14] он — дедушка. Взвесьте! Примите уверения… С. Черных».
Виктория фыркнула и поскорей ткнулась в носовой платок — пусть думают, что чихнула. Она слушала лекцию, но то и дело пробивались сторонние мысли. Говорят, будто Дружинин у себя в квартире прячет эсеров. Для чего, ради кого рискует? Они же помогли Колчаку. А узнают — что будет с ним? Как Елену Бержишко? Если б Нектарий узнал про Лешу!.. Такие бесстрашные пробиваются через все опасности. Ох этот пальмарис бревис, сколько настрадались, пока отпрепарировали. А интересно, с какими фокусами Дружинин устроит зачет по мышцам?.. «Красные банды», пишут в газетах. И не могут справиться с этими «бандами». И не смогут. Плохо, что опять Колчак наступает. О, звонок…
Сережа весьма таинственно отвел ее в угол коридора.
— «Не отпирайтесь, я прочел…» — Но — кто? Кто, кто? — произнес он трагическим басом. — Неужели?..
Щелкнула его по носу и убежала.
Унковский все добивался: откуда приподнятое настроение? Что случилось, отчего зачастила на Подгорную? И зло высмеивал по очереди Сережу и Гурия.
В коммуну ходила слушать Гурия. Шутя говорила ему:
— Жить не могу без вашего пения.
Могла без конца слушать его, потому что «бросить то слово на ветер, чтоб ветер умчал его вдаль», — неукротимо хотела сама. «Забыть так скоро?» — было ее собственным отчаянием и тревогой.
Гурий тоже готов был петь без конца, но Дуся решительно вставала из-за пианино:
— Аккомпаниатор — он же кухарка — ушел готовить ужин!
А то еще Сережа врывался с кочергой вместо шпаги и перекинутым, как плащ, одеялом и грозно импровизировал нечто:
Клянусь, ты будешь мною вызван и убит!
Доколе вместо жареной картошки
Сладчайшим пеньем должен я быть сыт?
Мать сказала:
— Ты что-то похорошела, девчонка. Не влюбилась?
Ответила будто рассеянно:
— Уже давно. В анатомию.
Где бы ни была, что бы ни делала — Леша смотрел на нее. Леша и отец — они как-то соединились. И нельзя позволить себе ничего, за что было бы стыдно. И надо участвовать в том, что делают они. И сил столько — девать некуда. Много работала в университете, продолжала обучать Крутилиных, занималась с Петрусем и старшими мальчиками. Настя внезапно уехала — они даже не простились. Анна Тарасовна сказала: