Держа Эшу на руках, я попыталась открыть дверь, но она оказалась запертой на ночной замок. Я выругалась про себя и позвонила к Калманам. Никто не открыл мне. Постояв немного, я положила Эшу в коляску, рядом с сестренкой, и мы двинулись вдоль улицы. Растерянный Симха брел рядом со мною. В какой-то момент он раскрыл рот, и я испугалась, что сейчас раздастся рев. Но вместо этого он сказал очень серьезно: «Кряк!» И снова, широко улыбаясь: «Кряк-кряк-кряк». Я сжала его ручонку в своей. Мы шагали мимо дома, взад-вперед. Я хотела было еще раз попробовать ткнуться в дверь, но раздумала. Не показывать же привратнику, что мы зависим от его милости!
Наконец в дверях возникла госпожа Калман.
— В чем дело? — спросила она. — Уже почти шесть.
Я объяснила, что привратник запер дверь перед нашим носом.
— О, — отвечала она, — на этого человека не стоит обращать внимания.
— Боюсь, что мне придется, — вздохнула я, — по крайней мере, пока не научусь попадать внутрь через замочную скважину.
Решительной походкой прошли мы по коридору, впереди — госпожа Калман с Симхой, за нею — я с детской коляской. Привратника не было видно. Но стоило нам войти в лифт, как он высунул свой костлявый череп из привратницкой и проскрипел: «Свиньи жидовские!»
С учебой дела мои шли — хуже некуда. Я должна была готовиться к экзаменам, но не могла заставить себя углубиться в изучение Сократа и Платона. Тексты сливались перед глазами, и сквозь них проступало лицо Симхи.
Я хотела узнать как можно больше о мире, в котором жил он и от которого сама я была столь безусловно отгорожена. И я начала изучать по вечерам Моисеев закон. Я читала отрывки из Мишны и Гемары, молитвенники. До рассвета гнула спину над псалмами. Углублялась в книги пророков и документы Хроник.
И все это — из-за необоримого сердечного влечения к худенькому мальчику в вечно мокрых штанишках. Ради него покупала я хасидскую музыку, ради него самозабвенно танцевала под тягучие ритмы по комнате, ударяясь по пути то о стол, то о шкаф, то о стул.
Я, конечно, добыла книги Баал-Шем-Това, основателя хасидского движения, жившего в первой половине XVIII века и совершившего, по словам его учеников, множество чудес. Стоило мне погрузиться в труды самого мэтра, как оказалось, что господин Калман не так уж точно придерживается основ хасидизма.
«Не позволяйте человеку демонстрировать, что он лучше, чем ближний его, — писал Баал-Шем-Тов, — если даже он с большей преданностью служит Богу. Ибо каждый служит Ему по возможностям своим, полученным от Самого Творца. Даже червяк исполняет свою роль — в пределах возможностей, данных ему Богом». Может быть, господин Калман считал, что я хуже червяка? Кем же была я в его глазах? Инфузорией? Или бактерией?