Затрещали ветви кустов, вспорхнула мелкая серая птичка: улететь бы за ней! Нет, вряд ли чужаки: пусть и за стенами находится старый сад, у самого озера, но от мира вне крепости он также отгорожен ещё одной высокой каменной оградой — не перелезть. На тропе чуть поодаль тем временем показались двое: давно знакомый воин, носивший имя Гиндгард, и другой, чьё лицо укрывало сплетение ветвей.
— Да ты гляди, гляди! — Гиндгард ткнул пальцем в свежий шрам на щеке. — Да чтоб козлы драли того выродка со стрелами! Видал, каково? Вот чуть-чуть ещё, ей-ей, и к праотцам! А ты всё держишься за мамкину титьку, боя не видал… Тоже мне — из знатных! Да какой из тебя вождь-то выйдет?!
Шантия привыкла к похожему зрелищу. Прежде люди, полагая, будто она из высшей их разновидности, вели себя сдержано; присутствие же наложницы не волновало даже обманчиво учтивых. Всё в порядке: просто сон, глупые речи без смысла. Довольно думать, будто где-то всё ещё идёт война.
— Каждый узнает вкус крови в свой черёд. Брат решил, что мне покуда не нужно отправляться в море, — заговорил спутник — и Шантия узнала его по голосу. Мальчишка, едва ли её лет, но уже приговорённый к вечной войне; младший брат людского вождя, Киальд. Нужно уйти: пусть говорят, пусть даже сразятся и убьют друг друга — какая разница, как пойдёт дальше сон? Лишь бы не выдать себя, не привлечь внимание: тени, скользящие по холодному миру, имеют обыкновение высасывать из жертв остатки жизни.
— Да ты смотри! — поздно. — Вон, как раз их рода девка. Слышь, лгунья, верно говорят, будто твои человечину жрут? А ещё слыхал, будто бы у вас с трупами сношаются.
Уйти, уйти, уйти.
— Куды побегла?! А ну стоять! — и останавливаешься, не из страха, а по привычке. — Отвечай, с тобой говорю! Каково оно, с трупами-то, а?! Может, вашим затем война и надобна. Своих-то жрать да трахать зазорно, а чужих — что б и нет?
Потомка великанов несложно разозлить: ему всё равно, на что гневаться. Ненависть порождается молчанием, она же родится от любого ответа. Что толку тратить слова и объяснять? Итог всегда один и тот же: толстые пальцы, стискивающие до синяков запястье, и запах мочи, пота и браги.
— Ишь, важная! Прикидывается, мол, не понимаю по-вашему. Знаем, знаем, чего твоя родня удумала! Подложить, значит, вместо королевской дочери дрянь с простонародья. Тоже мне — прынцесска выискалась. Что, прынцесска, откуда вылезла?
Уже почти получается не плакать, хотя сердце где-то там ещё бьётся, кричит, отбивается от монотонного «Это сон, это сон, это сон». И всё-таки болит.