А молчаливый снег окутывал покровом спящий замок; завывали ледяные ветра. Медленно, неслышно холод окутывал изнутри. Наверное, слишком ослабел тот внутренний огонь, что согревал прежде: может, богиня сжалится, может, вовсе его погасит? Шантия опустилась на колени — и смотрела, смотрела в небо, часто моргая, когда в глаза попадали колючие снежинки. Верно, стоило бы остаться здесь. Остаться — и замёрзнуть.
Незрячие сёстры поют о смерти: они говорят, будто бы смерть — прекраснейший из всех снов. В нём ты блуждаешь по земле до той поры, покуда не поднимется луна, и не откроется на водной глади тропа, сотканная из серебряного света. И ты пойдёшь по воде, оставляя за спиной едва заметную рябь: в такие мгновения даже бушующий океан спокоен, подобно крошечной лужице. Пойдёшь, чтобы с рассветом вернуться новой, очистившейся жизнью по сияющей тропе солнца…
Но всё это — потом, так же недостижимо далеко, как родные острова. Прежде — надежда, прежде — песня, пусть чужая. А может, если она споёт ветру свою собственную песню, тот донесёт её до островов, до слуха Незрячих сестёр? И тогда сменятся кошмары благими снами, где доведётся вновь ступить на родные берега…
Шантия стряхнула с плеч снежинки. Холодно, но не так, чтобы и в самом деле замёрзнуть насмерть. Да и к чему в столь красивую ночь думать о смерти? Снег так похож на облака, и что с того, что он холодный? Разве есть на земле хоть кто-то, кто касался облаков, кто может сказать, что они не так же холодны?..
Амидара валиир…
Сложно, слишком сложно напевать, когда и выговорить-то слова удаётся с трудом. То и дело Шантия сбивалась — и затихал, будто в такт неловкому пению, ветер. Сколько же здесь строк — не счесть! Будто прочитаешь одну — и тотчас же возникнет ей на смену новая, чтобы странные звуки продолжались, пронзали колкий воздух снова и снова.
Эрнади сур…
Духи молчали: быть может, они уснули? Умерли? Нет, они откликнутся, они услышат зов, нужно лишь закончить — и Шантия громче прежнего воскликнула: Кэрсуль арейн!
Она вскинула руки к небу, готовая произнести последние строки — и в этот миг неведомое существо набросилось на неё сзади, уронило лицом в снег. Сам собой вырвался крик — не боли, но страха; высвободиться, скорее, неважно, кто это, важнее — бежать, укрыться… Но прежде — закончить песню. Грязные пальцы лезли в лицо, норовили зажать рот — и она скорее прохрипела, чем спела:
— Гвинрун! Гвинрун!
Щеку обожгла пощёчина:
— Молчи! Ишь ты, дрянь, чего удумала! Колдовать, значит, не умеешь?! Чего ж тогда по-ведьмовски болтаешь?! Думала, не узнаем, а?!