— Почему?.. — едва шевеля будто замёрзшими губами, Каэлестис смотрел на своего создателя. Ренард легко позволил себе улыбнуться, пусть глаза и оставались серьёзными:
— У тебя уже есть та, кто тебе предназначен с самого появления на свет. Разумеется, было бы логичным устранить помехи — не находишь? Да и не хотелось бы, чтобы из-за такой досадной мелочи мы не смогли продолжить начатое…
Каэлестис чувствовал, что ещё немного — и он заплачет. Не веря, он опустился на колени рядом с Анджеем, переворачивая того на спину. То, что он мёртв, было ясно сразу: половина его лица была разнесена выстрелом, а на бледных губах ещё пузырилась кровавая пена. Сердце больше не билось под положенной на грудь ладонью…
— А я?.. Почему вы решили за меня, кто мне предназначен, а кто нет?! Разве вы — Бог, чтобы решать?! — закричал Совершенный, чувствуя, как течёт по рукам кровь Анджея. — Вы… Почему?!
Шевальер смотрел на своё творение не так, как прежде: казалось, в его глазах Каэлестис разом упал куда-то до состояния жалкой, ни на что не способной твари:
— А что, по-твоему, есть Бог? Разве это не тот, кто дал жизнь первому человеку? Ведь он точно так же определяет, что есть добро, а что зло, и точно так же решает чужие судьбы. Я дал тебе жизнь — разве не разумно, что теперь я должен распорядиться этой жизнью?
Каэлестис понимал: мёртвого юношу уже не вернуть. Выпрямившись, он твёрдо произнёс:
— Вы — не бог. Вы создали меня, но разве вы научили меня чувствовать? Объяснили, что такое сострадание, что такое любовь?
— К чему объяснять не достойные существования глупости? — поморщился Шевальер, всё ещё перекидывая револьвер из одной руки в другую, как какую-нибудь игрушку. — Ты думаешь, что любовь — это благо? Нет. Благом может быть лишь то, что не мешает жить и действовать. Любовь — лишняя в этом списке.
— Откуда бы вам знать?! — закричал Каэлестис. По щекам Совершенного текли слёзы, и он не мог их остановить, как бы сильно ни хотелось ему казаться сильным и хладнокровным.
Шевальер вновь посмотрел на револьвер:
— У меня была женщина, которую я — вот глупость! — называл любимой. Когда она умерла, я не мог работать… не мог думать ни о чём. Не мог поверить, что ни её, ни нашего не родившегося ребёнка больше нет. Разве это нормально — настолько зависеть от кого-то? Нет. Это глупая слабость, которую лучше не знать. Ты и сам ведь понимаешь, Каэлестис: если бы ты не любил этого человека, тебе бы сейчас не было больно.
Слова не были лишены логики, но вслушиваться в них Каэлу совершенно не хотелось. Закрыв глаза, он прижимался лбом к щеке Анджея, сдерживая рыдания. Шевальер спокойно продолжал: