Если же заявление бывшего партизана ошибочно, то возникает будничный, рабочий вопрос: где или у кого перед 26 октября Аркадий Петрович Гайдар оставил на хранение брезентовую противогазную сумку со своими бумагами?
В ПОЛУШАГЕ ОТ СУМКИ
Я поселился в Лепляве у Афанасии Федоровны Степанец. Это к ней в июне 1944 года попросился на постой капитан Башкиров. К ней в августе 1962 года впервые приехал я. С этой беленькой хаты под соломенной крышей начинался мой поиск на путях-дорогах Гайдара, который продолжается по сей день.
Весной 1964 года я обосновался у Афанасии Федоровны надолго. С военной поры в доме мало что изменилось: та же русская печка с лежанкой. Самодельный буфет до потолка. Лавки вдоль стен. Стол, врытый в сухую глину пола. Угол с иконой и портретом Тараса Шевченко.
Когда я подарил Афанасии Федоровне увеличенную фотографию Гайдара, она вставила ее в рамку, повесила высоко на стене и тоже убрала расшитыми полотенцами. Пока не началось строительство Каневской ГЭС, по вечерам горела керосиновая лампа, та самая, при свете которой писал Гайдар. Только пришлось купить новое стекло.
Я рано вставал, завтракал и уходил в старый партизанский лагерь. В его окрестностях я отыскал родник — маленький тугой фонтанчик, который бил из-под земли. Из этого родника пили и брали воду партизаны. Нашел поляну, которая служила отряду кухней. Тут еще валялись чугунные конфорки и раскрошенный кирпич плиты. Разбирал полусгнившую кровлю обвалившейся землянки в надежде что-нибудь отыскать. Но, кроме нескольких винтовочных патронов и гильз от немецких автоматов, не обнаружил ничего.
Я совершил пешие переходы от лагеря к Днепру, к селам Комаровка, Хоцки, Софиевка, где бывали бойцы. В их числе Гайдар.
Я пытался представить себе быт партизан, их трудные и опасные будни. Желая везде побывать, случалось, сбивался с дороги, попадал в незнакомые, пустынные места, где не у кого было спросить, как выйти к жилью.
В такие минуты чувствовал себя заброшенным и одиноким. Москва, мой дом, рабочий стол и полки с книгами представлялись отсюда, из молчаливого запущенного леса, чем-то далеким и нереальным.
Думалось: «Я приехал сюда по доброй своей воле. Если даже придется в лесу ночевать, утром попаду в какую-нибудь деревню. Меня там накормят. Но как же грустно, наверное, было в этих безлюдных зарослях тем, кто попал сюда, выходя из окружения?»
...Усилием памяти я находил тропинку, с которой сбился. Первый робкий огонек, замеченный впереди, придавал мне бодрость. И поздно вечером едва различимой дорогой я возвращался в Лепляву.