Хартман вынул платок и протер взмокший лоб.
— Полагаю, американцы, — ответил он, затянувшись сигаретой. — Маре завербовали еще в сороковых в связи с Рехлингом. Гестапо его профукало.
— А может, это и было гестапо.
— Не похоже. Какой смысл устраивать лишнюю возню, когда можно просто арестовать и получить все, что тебе нужно?.. Нет, вероятнее всего, это УСС.
— Даже если Готу удастся переломить ситуацию и начать контрнаступление, в чем лично я очень сомневаюсь, стратегическая инициатива нами утрачена, и вряд ли получится ее вернуть.
— В рейхсканцелярии придерживаются иной точки зрения.
— Вы просили, чтобы я высказал собственное мнение, рейхсфюрер. Я его высказал.
— Благодарю. Я ценю вашу откровенность.
— Между прохладно и дует — заметная разница. Вчера было прохладно, а сегодня уже сильно дует.
— Оставьте. Оставьте это. Ваши метафоры неуместны. В нашем деле надо придерживаться спокойного слога официального документа — кто? куда? с какой целью? Не надо выражать свою мысль афоризмами в духе еврейских комиков.
Сидевшие на заднем сиденье Гиммлер и Шелленберг были отделены от водителя рейхсфюрера Лукаса и телохранителя Кирмайера звуконепроницаемым стеклом. «Мерседес» рейхсфюрера мчался в аэропорт Темпельхоф, откуда они должны были лететь в Восточную Пруссию, где неподалеку от Растенбурга, в главной ставке фюрера «Волчье логово», было запланировано экстренное совещание высшего командного состава вермахта, служб безопасности и профильных ведомств, посвященное недавним событиям на Курском выступе.
— Вам не кажется, что русские надорвутся под Прохоровкой? Их потери в технике и личном составе несопоставимы с нашими.
— Поверьте, как и всем немцам, мне бы этого очень хотелось. — Глаза Шелленберга подернулись дымкой сомнения. — Если бы Прохоровка пришлась на этап блицкрига, я был бы уверен, что так оно и будет. Но блицкриг похоронен… Растерянность прошла, русские взялись за голову, и сегодня мы имеем совсем другого противника, нежели два года назад. Они перестроили промышленность, их резервы мобилизованы. Одному Богу известно, на какие жертвы они могут еще пойти.
— Это не геройство. Это тупой фанатизм.
— И тем не менее. — Шелленберг сокрушенно вздохнул. — Когда ведомое животным инстинктом стадо буйволов несется кому-то в лоб, невольно приходится с этим считаться.
— А вы, оказывается, пессимист.
— В отдельных случаях порция доброго пессимизма могла бы стать для нас спасительным лекарством. — Шелленберг лукаво улыбнулся. — Но Геббельсу я бы такого не прописал. Он всегда знает, что говорит, но не всегда понимает, что делает.