Берлинская жара (Поляков-Катин) - страница 178

Шольц соврал. У него не было детей, не было жены и даже любовницы. Родители восемь лет, как ушли из жизни, оставив единственному сыну скудное наследство в виде клочка земли и скромного домика под Мюнхеном, куда он с тех пор не наведывался ни разу. У него было только одно — работа на Принц-Альбрехт-штрассе, 8. И работу эту он исполнял рьяно.

— Она — медицинская сестра в госпитале в Нойкельне. О ней никто ничего не может сказать определенного. Работала ежедневно, иногда двое суток подряд. Там все так работают. Жила одна. Родственников у нее нет. Родители убиты поляками под Бреслау в тридцать девятом году. Тогда же переехала в Берлин. Судя по всему, этот парень был ее женихом. Кто он — пока определить не представляется возможным. Блондин, высокий, лет тридцати, возможно, механик — на руках следы въевшегося масла. Мы запросили все гаражные хозяйства Берлина, а также мастерские и сборочные цеха. Ждем результатов.

Тихим, бесцветным тенором штурмбаннфюрер Ослин отбарабанил свою часть доклада, отложил страницу с текстом, в которую ни разу не заглянул, снял очки, сложил руки, сомкнул губы и замер, точно варан на охоте. Мюллер высоко ценил его деловые качества, но даже ему иногда становилось не по себе от холодного блеска очков Гильотины.

— Ну, хорошо, — Мюллер провел пальцем по верхней губе, что означало острую фазу раздражения, — а соседи, торговцы, пастор — что они говорят?

— Существенного — ничего, — так же технично ответил Ослин. — Те, кто ее вспомнил, говорят о ней как о вежливой, спокойной, незаметной особе. В церковь она не ходила. Но мы продолжаем поиск других свидетелей. Единственное, на что я обратил бы внимание: она любила танцы.

— Танцы?

— Танцы.

— Не вижу ничего существенного в том, что она любила танцы.

— Ей нравился вальс, — уточнил Ослин. — Не очень характерно для сегодняшней молодежи. Это значит, что она была старомодна. И может быть, когда-то занималась хореографией.

— А что, сейчас молодежь танцует что-то особенное?

— Не знаю. Танцы в публичных местах запрещены. — Ослин чуть приподнял подбородок: — Но не вальс.

— Ну, допустим. — Мюллер ощущал себя сидящим в лодке без весел. Он не стал наказывать Гиринга за провал операции, помня о его болезни, но остальных это не касалось: нехватку профессионализма в своем аппарате шеф гестапо всегда выжигал каленым железом. — Дайте запрос в Силезию. Пусть там пороются в ее прошлом.

— Слушаюсь, группенфюрер.

Короткие пальцы Мюллера выбили нервную дробь по поверхности стола. Сидевшие вокруг участники совещания подвыгнули и без того прямые спины.