Заслушавшись этих самых своих мыслей, Седых неожиданно заметил, что довольно далеко отошел от Калючего. Он стоял на склоне высокого пригорка, поросшего сосновым бором. И понял, что отсюда недалеко ему до двора деда Федосея. «Зайду-ка я к старику по дороге».
Федосей, фамилию его Пашка не знал, был охотником. Жил тем, что подстрелил и продал в Щиткино или Канске. Охотился на куниц, дорогих соболей, реже на белок и бурундуков. Выделывал шкурки, мясо бросал собакам. Летом охотился редко, лишь бы прокормить себя и свору лаек, собак добычливых и умных. Летом дед Федосей собирал лечебные травы и занимался пасекой. Пашка не только фамилии охотника не знал, но и того, откуда он, и почему осел в этой глухомани. А седовласый, патриархального вида старик, не спешил о себе рассказывать, как мог, избегал людей. Седых достаточно хорошо знал обычаи тайги, чтоб Федосея ни о чем не спрашивать. Живет себе человек в тайге, и пусть живет. Власти о Федосее знали, но тоже его не трогали.
Седых наткнулся на него, бродя как-то по тайге. Случилось это еще прошлой весной, когда он подкрадывался к токующим тетеревам. Пашка разозлился — тетерева спугнул звонкий лай собаки. Откуда тут собака? Пашка с ружьем укрылся за деревом не из страха перед собакой, скорее, перед ее хозяином, который должен был вот — вот показаться. Увидев седого старика, он сразу понял, что перед ним не какой-нибудь бродяга, а охотник. Пашка вышел из-за дерева, повесив ружье на плечо. Охотник сделал то же самое и призвал пса к ноге. Это и был Федосей.
— От Калючего бреду, и ничего! — показал Пашка пустой, без добычи, пояс. — А тетерев в этом году токует, любо-дорого! — Старик свернул самокрутку, отогнал дымом мошку и молчал. «Немой что ли?» — Пашка не отказался от попыток завязать разговор:
— У нас над Байкалом весна чуток позднее приходит, и тетерев позднее токует. Интересно, как же это? Вроде хитрая умная птица, а токовать начнет — совсем глупеет?
Дед взглянул на Пашку с любопытством, усмехнулся, затянулся дымком, тщательно растер окурок на ладони, сдул пепел, встал и без единого слова ушел. А Седых еще какое-то время стоял на месте и, по правде говоря, чувствовал себя довольно глупо. Еще не раз встречались они в тайге, прежде чем Федосей заговорил с Пашкой. А еще больше времени утекло, пока он не пригласил Пашку в свой скит и не угостил медовухой.
В конце зимы в Калючее привезли поляков. Пашка дивился этим людям, когда рассказывал о них старику. А Федосей ничему не удивлялся. Сентенция его была краткой:
— Любой человек — тварь божья! Поляки! Поляки! Поляки! — положил на стол соты с медом и громко помолился перед крошечным образком: —