Гонорка Ильницкая первая обратила внимание Сильвии на Пашку Седых. Как-то вечером Гонорка вернулась с работы, присела рядом с больной Сильвией и положила на нары полбуханки хлеба и немного сахара.
— Что ты, Гонорка, детям оставь!
— Для детей тоже есть. А это специально для тебя, подарок. И не подумай, не от меня!
— А от кого же?
— Не угадаешь… От нашего бригадира, от Пашки Седых!
— От бригадира? А по какому такому случаю?
— Ох, ты, глупая, глупая! Нравишься ты ему, девушка, вот и прислал гостинец. Не знаешь, как это у парней бывает? О здоровье спрашивал, привет передавал.
Когда Сильвия после болезни вышла с бригадой на работу, она не знала, как себя вести. Увидев Пашку, опускала глаза, смущенная, чувствовала, как покрываются румянцем щеки. И даже поблагодарить как следует не сумела. Бригадир не навязывался, хоть было понятно, что она ему небезразлична, ловила на себе его взгляды, он помогал ей, чем мог. С тех пор с Сильвией стало происходить что-то странное: Пашка Седых все чаще занимал ее мысли. Не как бригадир, а как мужчина: светловолосый, зеленоглазый, высокий, немного увалень, но стройный и сильный. И такой спокойный. Добрый.
Как-то в воскресенье несколько человек из барака отправились за грибами. Грибов собрали много. На полянке присели отдохнуть. Заметили выходящего из леса Пашку Седых.
— К нам, сюда, пан бригадир! Вижу, и вы грибы собираете? — шутливо окликнула его Гонорка.
Седых подошел, отцепил от пояса рябчиков, бросил их рядом с костром.
— Охотился немного.
— Бедные птички! — Сильвия погладила серые перья крыла.
— Рябчики! Их тут много, — оправдывался Седых.
— Как наши куропатки, — решил кто-то блеснуть знаниями.
— Глупый ты! Рябчики по нашему яжомбки, а ты — куропатки!
Мужчины заспорили. Гонорка Ильницкая отодвинулась и указала Пашке место между собой и Сильвией.
— Рябчики, куропатки? Все равно! Садитесь с нами, бригадир, отдохните, — и выразительно подмигнула. Пашка как-то растерялся, не спешил принимать приглашение.
— Садитесь, садитесь, мы не кусаемся.
Они сидели совсем близко друг от друга. Пашка показывал Сильвии добытых рябчиков, что-то рассказывал. Рядом с ней он был таким огромным. Пах смолой и ветром. Сильвии было с ним хорошо. Они пекли на костре маслята и красные рыжики. Пашка сбегал к Пойме, вернулся оттуда с выпотрошенными, разделенными на порции тушками рябчиков. Запек их в золе, угостил всех по очереди.
— Прошу, пани… — он старался произнести это по-польски, подавая Сильвии душистое бедрышко.
Пашке Седых, как и всем другим сотрудникам комендатуры были категорически запрещены внеслужебные контакты с ссыльными. Жизнь установила свои права, мало кто соблюдал этот запрет. Следили только, чтобы не очень бросалось в глаза. Но официально запрет никто не отменял. Комендант время от времени отсылал своих людей из Калючего за такие фамильярности с польскими ссыльными. А один из них, кладовщик Караваев, даже был осужден и сослан в лагерь — завел себе любовницу в пятом бараке, приворовывал продукты со склада и выменивал их у поляков на часы.