Едкий дым тем временем продолжал сгущаться. Несмотря на довольно высоко взошедшее солнце, почти ничего не было видно. Только иногда между низко клубящимися облаками дыма появлялся его красный диск. А бывали моменты, когда уже в шаге ничего нельзя было разглядеть. Дым душил, затруднял дыхание, дурманил чадом. В этом гнетущем, наводящем ужас мраке, в Калючем появилось дикое зверье. Вплавь через Пойму переправлялись огромные лоси, олени и косули, куницы и зайцы. В нескольких местах, грозно урча и отплевываясь, преодолевали реку бурые медведи. Плыли волки, спасались лисы. Звери выбирались на спасительный высокий берег, стряхивали воду и, не обращая внимания на остолбеневших от изумления людей, исчезали в тайге.
Только теперь до жителей Калючего, никогда в жизни не слышавших о подобном разгуле стихии, стал доходить истинный ужас ситуации. Бараки охватила паника. Народ столпился с узлами на голой, вытоптанной до земли площади перед комендатурой. Сюда огонь доползти не мог. А он приближался к Калючему все быстрее. Сначала люди его услышали. Царившую до сих пор тишину, нарушаемую только голосами вспугнутых птиц и бегущего от огня зверья, сменил нарастающий глухой гул. Он напоминал далекие раскаты грома или шум тяжело груженного состава. Над Калючим заклубились облака дыма, видно, где-то там, на той стороне, их взметнули воздушные вихри. А через Пойму продолжало бежать все, что еще осталось в живых на той стороне реки. В абсолютном согласии плыли рядом волки и зайцы, медведи и олени, косули, полосатые бурундуки, лисы, пугливые соболи, ежи и даже слепые беспомощные кроты. Ловкими зигзагами преодолевали быстрое течение реки безвредные ужи и ядовитые змеи, которых тайге было немало.
Вскоре глухой гул усилился, а ветер дохнул на Колючее горячим, как из печки, жаром. На том берегу Поймы показалось пламя. Оно шло верхом, прыгало, скользило по верхушкам деревьев. Рвалось вперед, мгновенно расползалось. Игольчатые кроны сосен, елей и лиственниц вспыхивали, как факелы. Куда ни кинь взгляд, везде бушевал огонь. Пожар приближался к реке на протяжении нескольких десятков километров. Пойма остановила его напротив Калючего. Надолго ли? Разбушевавшиеся языки пламени, которых русло реки неожиданно отрезало от того, что можно было еще поглотить, не собирались отступать. Люди с ужасом наблюдали за тем, как огонь, обуглив вершины деревьев, сползал по ветвям вниз, подпитывался там сухостоем, жадно набрасывался на густой подлесок, на переплетенные с кустами и корнями прошлогодние травы. До самой воды огонь пожирал все на своем пути, оставляя за собой пожарище, черный пепел и удушающий дым. Людям казалось, что вот-вот спасительная река остановит разбушевавшуюся стихию. Но огонь не сдавался. Взбирался снова на высокие недогоревшие деревья, сжигал их дотла и, как шальной лесоруб, валил наземь. Горячий ветер превратился в ураган, крутил смерчи, метал горящие головешки на другой, недоступный, казалось бы, берег. Люди бежали к Пойме, гасили тлеющие обломки ветвей, давили, как могли, новые зародыши пожара уже здесь, на своем берегу. Тут погасили, а в шаге возникал новый очаг пламени и начинал расползаться вокруг. И так весь день. И всю ночь. И только на следующий день утром на распаленное красно-черное, дымящееся пекло неожиданно хлынул ливень. Весенний, мощный, хлещущий струями воды ливень. Смертельно уставшие, одурманенные чадом жители Калючего возвращались в свои бараки. И, о диво, возвращались почти счастливые, как обычно возвращается человек в устоявший перед стихией дом! А некоторые, включая бабку Шайну, благодарили Бога за чудесное спасение из этого ада.