С началом советско-германской войны для поляков настали еще более тяжелые времена. Значительно обострились все прежние бытовые трудности и неудобства. Сократился продуктовый паек. Увеличилась норма выработки и ужесточилась дисциплина труда. Комендатура НКВД стала еще более подозрительной и репрессивной. В Калючем не было дня, чтобы комендант Савин с помощниками не обыскивал бараки, не вылавливал «лодырей и симулянтов». Работать на лесоповале загоняли всех без разбора, «и косого, и хромого». В барках оставались только трясущиеся старики, маленькие дети и обессиленные тяжелобольные. Обозленный комендант вызывал к себе фельдшера Тартаковского, обругивал за большое количество освобождений по болезни и грозился отдать под суд. Заброшено было строительство новых бараков. Комендант давно забыл об обещанной школе для детей и корчевке тайги под огороды. «Все для фронта, все для победы!» Валить лес, укладывать штабеля корабельной сосны на берегу Поймы, пусть подсохнут до следующего сплава.
Мобилизация забрала почти всех россиян, штатных работников леспромхоза: бригадиров, лесничих, мастеров. Делать нечего, пришлось их заменить польскими ссыльными. Комендант приказал Савчуку подобрать соответствующих людей.
— Нужно несколько таких спецов. Только помни, Савчук, если какой саботаж или еще что, головой за них отвечаешь.
— Не беспокойтесь, товарищ комендант! Я за ними прослежу. У меня в каждой бригаде есть свои люди.
Домбровский до ссылки работал лесничим на землях княгини Любомирской под Борщевым. В Калючем ничем особым не выделялся. Может быть, судьба с ним обошлась лучше, чем с другими, — вся его семья, жена и двое детей, осталась в живых. Случилось так, что комиссар Савчук, совершенно, впрочем, случайно, поймал Добровского, когда тот с мешком продуктов возвращался из Усолья. Было это уже после ареста и осуждения за такую же провинность Даниловича. И тогда, напуганный ожидающим его наказанием, Домбровский согласился сотрудничать с НКВД и дал соответствующую подписку. С тех пор он тайно встречался с Савчуком и доносил. Это по его доносу Савчук арестовал Мантерыса.
Комиссар Савчук сразу открыл карты и на первом же допросе обвинил Мантерыса в «антисоветской пропаганде, насаждении пораженческих настроений в тылу». Если что-то и удивило Мантерыса, так это поведение комиссара — не так он представлял себе офицера НКВД в действии. Савчук обращался с Мантерысом в рамках правил, не бил, не кричал и даже особенно не угрожал. На допросах позволял сидеть и вступал с ним в длительные дискуссии. Протоколы писал краткие и добросовестные. Ну и знал о нем практически все. Знал Савчук о предсказании, которое читал людям Мантерыс той памятной рождественской ночью. Знал, причем в мельчайших подробностях, о спорах в бараке после сообщения о начале советско-германской войны. На основании этого Мантэрыс сделал вывод, что Савчуку донес на него кто-то из соседей по бараку. Но кто? Обвинений Савчука Мантерыс не опровергал, просто пытался объяснить все по-своему. Но газеты с предсказанием не отдал. Настаивал на том, что она от постоянного ношения в кармане давно изорвалась.