— Граждане переселенцы, здесь переночуем только одну ночь, завтра, на рассвете едем дальше. Из клуба выходить запрещено. Отдыхайте, выезжаем очень рано.
— Есть хочется, а тут одна вода.
— Ни кусочка хлеба нет.
— Врача бы надо, есть больные. Обмороженные.
— Спокойно, граждане переселенцы, спокойно! Хлеб в дорогу вы получили в Канске. Как видите, для столовой здесь условий нет. Попейте кипяточек, выспитесь, отдохните. Приедем на место, все будет. И врач, и еда, там все будет.
— А далеко это?
— Недалеко, недалеко…
Возницы распрягли коней, сани оставили у церкви и разошлись по деревне на ночлег. Афанасий, когда Данилович подошел поблагодарить его за шубу, оставил ее на ночь ребенку.
— Малышу теплее будет.
Данилович пробовал достать какую-нибудь еду, может, молока? Начал с женщин, кипятящих воду. Обещали, что утром постараются что-нибудь принести. Хотел выйти в деревню.
— Куда? — Солдат у дверей курил самокрутку из махорки.
— По нужде мне…
— Вот приспичило! Друг за другом так и бегают без конца. Направо иди, там возле стенки. И сразу возвращайся. А попробуешь удрать, застрелю, и все тут.
— Куда же я побегу?
— А черт вас, поляков, знает. Ну, иди уже, иди.
Передвижные посты отрезали церковь от деревни. Не было шансов при свете луны проскользнуть мимо них незамеченным. Данилович вернулся в церковь.
Жена Бялера металась в горячке и поминутно просила пить. Долина поила ее соленой горячей водой, прикладывала к голове холодные компрессы. Бабка Шайна пробовала как обычно запеть «Дела наши насущные…», но ее дрожащий голос затерялся в гомоне укладывающихся на ночь людей, она возмущенно замолчала и взяла четки. Расстроенный неожиданной болезнью жены, Бялер молитвенно раскачивался и повторял про себя «Кого Бог любит, того карает. Без воли того, что наверху, волосинка с твоей головы не упадет»… А Сташеку Долине, которого в тепле все больше смаривал сон, черная православная Мадонна, которую он рассматривал на стене, напомнила вдруг Матерь Божию Борковскую, монастырь на горе, солнечную, пеструю от разноцветных палаток, ярмарку на Троицу. А потом, как наяву, увидел Струг, петляющий в зарослях, дедушкин сад с красными вишнями, школу и родную Калиновую… Даже про голод забыл. Но от этой накатившей тоски так захотелось парню плакать, что он крепко закусил губы, втянул голову в плечи и свернулся клубочком.
«Ночь пригнала, ночь выгнала»… Только измученные, голодные и промерзшие люди успели забыться сном, как уже пора было вставать. Одевались как можно теплее. Тряпьем оборачивали обувь, шарфами, платками заслоняли лица от мороза.