Тизар однажды сказал, что смерть от магии императора мне предстоит долгая и мучительная. Причин не верить ему тогда не было, а теперь же я просто знал: его величество придумал отличный способ держать своих людей в повиновении.
Крови, правда, так и не показалось; как бы ни ломало меня изнутри, каким бы диким ни был жар, наружу до сих пор не вырвалось ни одного огненного язычка. Все, что разрушала во мне печать, происходило тихо, совершенно незаметно для окружающих. А если и появилось во взгляде кучера мимолетное сочувствие, то он небось и впрямь решил, что я перепил. Поэтому и озадачил его столь странной просьбой, да еще и деньжищи на ветер выкинул преогромные.
Наконец экипаж в последний раз дернулся и остановился. Спрыгнувший с облучка возница бодро распахнул дверь и возвестил:
– Приехали, господин офицер! Вот она, ваша Истрица!
К тому времени я уже вспомнил про транс и успел кое-как собраться. Поэтому не выполз из кареты безвольной массой, не вывалился на землю мешком дерьма, а, скрипнув зубами, встал, самостоятельно выбрался на улицу и, оказавшись под бескрайним ночным небом, неслышно вздохнул.
А все-таки славное ты, парень, выбрал мне место для смерти. И как же здесь, оказывается, красиво… Совсем близко, буквально в двадцати шагах от дороги, размеренно шумит река. На живописном берегу лежит песок. К нему почти вплотную подбирается зеленая травка. Над головой загадочно перемигиваются звезды. Ветра почти нет. Воздух упоительно чист и наполнен речной свежестью. Тихонько шелестит листва на деревьях. Негромко стрекочут невидимые сверчки…
– Благодарю, – бесцветно сказал я, даже не взглянув на кучера. – Можешь возвращаться.
– Но как же, господин…
– Свободен! – бросил я совсем другим тоном. И неизвестный паренек, бросив на меня жалостливый взгляд, вскочил обратно на козлы, с силой хлестнул лошадей, и тяжелая карета умчалась прочь, громыхая колесами.
С трудом дождавшись, когда она скроется из виду, я сгорбился и медленно опустился на колени.
Блин. Надо уйти с дороги. Но даже такой берег для меня слишком крут. Боюсь, если оступлюсь, закувыркаюсь вниз сломанной куклой. И, скорее всего, сверну себе шею, которая с каждым вздохом все с большим трудом удерживала стремительно тяжелеющую голову.
Чувствуя себя не просто обессиленным, а почти что стеклянным, я со всей возможной осторожностью сел на обочину и, вытянув ноги, соскользнул по траве вниз. Наклон у берега и впрямь был совсем небольшой. Градусов тридцать максимум. Но мне и этого оказалось достаточно, чтобы испытать массу неприятных ощущений. А оказавшись примерно на середине склона, зацепиться сапогом за какую-то корягу и с досадой признать, что здесь мое путешествие, похоже, и закончится.