— Я тебя, Надя, не обижала. Я тебя всегда, как свою… живи, кормись. Но… раз уж так вышло — извини!
Надьке бы обидеться за эти предательские слова. И она действительно заплакала. Но от собственной ловкой подлости и от жалости к тете Вере — что так легко ее удалось обмануть.
Положила брошь на стол:
— Не надо. Спасибо.
И точно знала, что эта вещь достанется только ей! Стало противно — от слез, от того, что ей заведомо известен конец комедии… Повернулась и ушла.
Через три дня позвонил Борис:
— Все, норма: серебришко, золотишко — наше. Я исчезаю на месяц — от греха. А ты действуй!
— Борь…
— Действуй, тебе говорят! Не менжуйся… Чего уж теперь? Подранку больно, а мертвому нет!
«Зато подранка можно вылечить!» — вот что она могла бы крикнуть ему в ответ. Натурально — не крикнула. И сидела, как паучиха над своей паутиной, дожидалась. Еще через три дня позвонила тетя Вера… Не стоит тут объяснять, как она унижалась, чтобы только Надька к ней вернулась. И даже бормотала что-то нескладное о том, что раз одна из них Вера, а другая Надежда, то они должны быть вместе.
И наконец, ревя как морской лев, тетя Вера прокричала в трубку:
— Дура! Умру без тебя — кому хуже будет? Самой же тебе!
Вид у квартиры был — просто невозможно описать. А тетя Вера в таком запущенном, жалком и вонючем состоянии, что без противогаза, кажется, к ней и не подступишься. Надька подступилась… Теперь, по прошествии стольких лет, она сама удивлялась, как же здорово умела тогда работать.
И вот, проработав с таким зверским усердием часа четыре, она села напротив горестно молчащей коровы:
— Все, давай паспорт, инвалидную книжку…
А соответствующие люди в принципе-то знали их дела. И ей должны были там помочь с бумажками…
Тетя Вера заплакала крупными, чуть не в полстакана, слезами:
— Надьк, ты меня не бросишь?
— Да я тебе матерью клянусь!
Это была для нее совсем нестрашная клятва, потому что на мать Надька чихала — особенно в те времена. Но клятву свою она вытерпела всю до конца. Ухаживала за тетей Верой как за родной. Да, вернее, она ни за какими родными никогда так не ухаживала!
Коровенция протянула еще целых полгода. А если б Борис с ней эту штуку не сотворил, если б Надька к ней не прописалась, она бы и вообще проколдыбала лет пять. Примерно через месяц после Надькиной прописки тетя Вера от горя, от безысходности, от предательства любимого «Вадима Неделина» железно вошла в пике и гасла потихонечку, гасла.
Как-то помытая вся, протертая, в чистой комнате она лежала перед телевизором. Надька летала по комнате, Борис хотел вести ее в какой-то подпольный кабачок, где собирались ценные люди, — их будущая контора уже начала раскручиваться.