— Спокойнее! — сказал он Двойнику. — Слышь, чего говорю: спокойнее! Ты на дороге должен быть король, понятно? Тем более едешь на такой послушной машине… А ну-ка вылезай, — и снова сам сел за руль. — Следи! — Поехал стремительно и в то же время плавно — так сокол, наверное, падает с небес на какую-нибудь зазевавшуюся дурочку. — Учись, пока я жив!
Слова эти чуть не заставили Севу вздрогнуть.
У подъезда к Москве Борис снова остановил машину:
— Давай, Надька, теперь твоя очередь. Волоки меня в больницу… там у тебя все схвачено?
Надька в ответ лишь покачала головой: задает какие-то дурацкие вопросы, что она, как говорится, первый день замужем? Борис кивнул, улыбнулся: мол, извиняй, запарился. Потом бросил Двойнику:
— А ты погуляй пока, через час она тебя подберет в начале старого Арбата со стороны Смоляги. Понял?.. Смысл разговора с Робертом тебе ясен, так? Ну тогда будь здоров!
Ему еще хоть немного хотелось побыть с Надькой вдвоем… Редко у него в последние годы возникало такое желание. И вот появилось… из-за Двойника…
Надька тронула машину. Борис смотрел на ее такой внимательный, чисто бабский профиль. За рулем Надька вовсе не выглядела прожженной, все испытавшей бабой. Борис приобнял ее за плечи:
— Опасные времена! А мы все равно прорвемся, точно, Надьк?
Именно в эту минуту она абсолютно пронзительно почувствовала свое предательство и пожалела о нем.
Но возвращаться было уже слишком далеко!
* * *
— Останови, пожалуйста.
Остановил.
— И… ты в самом деле слишком осторожно водишь. На него совсем не похоже.
Сева глянул с удивлением. Надька опустила глаза.
Это была середина дня, октябрь, шоссе абсолютно пустое в оба конца и прямое, как полет стрелы.
— Что-то случилось, Надя?
Он так говорил это слово «Надя», как не говорил никто никогда в ее жизни — ни мать, ни даже бабушка Груша, родная Аграфена Ивановна.
— Ничего не случилось. Хочу в лесу походить.
— Ты… плохо себя чувствуешь?
— Хорошо.
— Не комфортно?
Это слово, как и многие другие подобные слова, которые никогда не употреблял Борис, как и многие поступки, жесты, улыбки, вошедшие в ее жизнь, говорили о том, что шла новая эра ее существования. И если Надька смела думать, что она хотя б на малый кусочек управляет этой новой своей жизнью, она сильно ошибалась!
Ее никто ни о чем не спрашивал. Как ветер не спрашивает мельницу, махать ей руками или нет… И само это странное сравнение тридцатилетней женщины с мельницей было тоже абсолютно дико для прежней Надьки, чуждо ей. Теперь оно вылетело вполне само собой, словно бы всю жизнь принадлежало ее душе.