Устроны росли по границам Двуречья, в лесах. Иногда просто восстанавливали и укрепляли старые усадьбы, поднимали несколько крепких домов, обводили стеной из бревен, присыпанных землей, при стене ставились сигнальные башенки — и устрон готов. Первый из них — Медень — был построен на краю Болота, у Великого, или Северного, Тракта, между прочим, во владениях Хлодвига Биврестского, именуемого также «болотным бароном». Медень занял отряд Саента, и «болотному барону» с тех пор не стало житья… Впрочем, и другие союзники и вассалы Консула очень скоро почувствовали, что разгром заговора не удался. Устроны были, как рыбья кость в горле — ноет, а не вытащишь. И Стрелки быстро почуяли опасность. По их наущению бароны, и, прежде всего, Консул, запретили ковать и носить клинки с остриями — от мечей до игрушечных кинжалов. За ослушание грозила смерть. А между тем войско повстанцев все увеличивалось. К ним бежали подвладные, искали защиты от баронов и Стрелков — бароны вслед за Консулом норовили напускать на непослушных нежить. И тогда повстанцы начали наносить открытые удары…
Громкий щелчок в кабине возвестил, что шоферу стало скучно. Музыка зазвучала громче, вмиг заполнив автобус, а потом мерное звучание струн динтара перекрыл низкий негромкий голос:
Меня не слушали, а я
Им улыбался: — Эй, не плачь!
У ног твоих легла земля,
И скрипка у тебя, скрипач…
Я вздрогнула. Это было так непохоже на обычные песни…
Пусть старый герб погиб в веках,
И стены — пыль, и замки — прах,
И время — ночь, и ночь темна,
Но скрипка у тебя в руках!
Да что же это такое? Какой колдун подслушал мои мысли?
И старый кубок недопит,
И так дорога далека…
Я явственно ощутила тяжесть браслета, спрятанного в сумке.
…Все слышат музыку смычка,
И все светлей свеча горит…
[1]Отзвучал последний аккорд, и тут же его заглушило бодрое громыхание меди. Под этот грохот кто-то нервно запел о любви. А я потянулась к браслету. Я водила пальцем по ребристому боку, скорее угадывая, чем видя, очертания родовых знаков — пес, кольцо, цветок лестовника. Верность, неизменность, стойкость. Лестовник цепко держится корнями за неласковую каменистую землю. «Пусть старый герб погиб в веках…» Вот он — старый герб, спасенный бывшим скрипачом. Я вспомнила, как Мэй сказал с тихим отчаяньем: «Скрипка разбилась…»
— Правда, хорошая песня? — проснулся Ивар Кундри. — Это ранний Асбьерн.
— Это? — я с недоумением прислушалась к бодрому грохоту.
— Да нет, та, первая. Можно мне взглянуть?
Он протянул руку к браслету, и я не решилась отказать. Кундри долго разглядывал его, гладил пальцем и почему-то вздыхал. Потом вернул мне.